302

96. Общие сведения. В связи с тем, что в тюркологии до сих пор идет дискуссия об этнолингвистических особенностях волжских булгар, появилась необходимость специального рассмотрения этого вопроса. Часть русских и западноевропейских тюркологов, исходя из того, что современные татары и монголо-татары носят один и тот же этноним татар, современных татар продолжают считать непосредственными потомками монголо-татарских завоевателей, а потомками волжских булгар признают чувашей. Эту булгаро-чувашскую концепцию (теорию) путем ссылки на различные лингвистические доводы, поддерживают некоторые чувашские тюркологи, а также татарские татаро-татаристы, пытаясь превратить ее в аксиому, не требующую доказательств.

Булгаро-татарскую концепцию, считающую волжских булгар предками современных татар, в свою очередь, поддерживают основные татарские языковеды и историки, доказывая ее адекватность не только лингвистическими, но и другими этногенетическими данными.

Поскольку вопрос продолжает оставаться дискуссионным, было решено вернуться к этой проблеме в данной книге и попробовать разобраться в сложностях булгаро-чувашской и булгаро-татарской концепций.

Выше в общих чертах мы уже приводили достаточно полные общие данные о несостоятельности булгаро-чувашской теории и об адекватности булгаро-татарской концепции. Поэтому в этой главе обращаем внимание на историю возникновения булгаро-чувашской теории, на степень достоверности доказательств ее сторонников.

Необходимо напомнить, что булгаро-чувашская концепция была подвергнута нами обоснованной критике впервые в 1977 году [Закиев М.З., 1977]. На нашу критику очень сурово ответили некоторые чувашские языковеды, обвиняя автора в том, что он в достаточной степени не владеет чувашским языком и другими чувашскими материалами, поэтому якобы не принимает булгаро-чувашскую концепцию. Но были и чувашеведы, чуваши по национальности, которые согласились с нашей критикой и даже предлагали написать совместный труд с критикой булгаро-чувашской концепции. Такой труд был создан и издан в 1993 году. Нашим соавтором выступил Яков Федорович Кузьмин-Юманади, чуваш по национальности, прекрасный знаток чувашского материала. Труд называется «Волжские булгары и их потомки» (авторы: М.З.Закиев и Я.Ф.Кузьмин-Юманади.—Казань, 1993, 158 с.). Здесь некоторые параграфы будут изложены так, как они были даны в этой книге.

97. Из истории изучения волжских булгар. Если окинуть общим взглядом историю изучения волжских булгар, то можно придти к выводу, что в Поволжье в давние времена существовало весьма крупное государство булгар с трудолюбивым населением и весьма развитой средневековой культурой. Затем государство это перестало существовать, и население его как бы исчезло с лица земли — забылось и затерялось где-то среди других народов. Если учесть, что в истории народы не исчезают, а исчезают лишь их племенные названия и государственные образования, то следует полагать, что булгарский народ также не исчез с лица земли, что потомки его и сейчас живут и трудятся среди нас в общей семье народов. Но кем же они стали теперь? Какая народность является ныне наследницей булгар? На эти вопросы наука до сих пор не дала окончательных ответов, существуют различные точки зрения, противоречащие одна другой.

Например, русские историки Ю.Венелин (1829), Д.Иловайский (1881) и Ф.Флоринский в свое время утверждали, что булгары были славянами и, следовательно, наследниками булгар следует считать нынешнее русское население. Д.Иловайский аргументировал это мнение тем, что дунайские болгары являются славянами, следовательно, и родственные с ними волжские булгары должны были быть славянами [Иловайский Д.И., 1881]. Известный европейский востоковед Тунманн считал булгар финно-уграми, родственными с мордвой, удмуртами и марийцами, а также и с предками нынешних венгров, так как в облике венгров он находил многие восточные черты, напоминающие ему булгар [Тунманн, 1774]. Другой европейский востоковед Клапрот считал булгар помесью трех различных народов — славян, финнов и тюрков — и, соответственно, потомками их считал представителей различных народов, живущих ныне в поволжском регионе [Клапрот, 1826].

С.М.Шпилевский, И.Березин, Ш.Марджани, Г.Ахмеров и целый ряд позднейших их последователей считали и считают булгар предками нынешних булгаро-татар.

А такие ученые, как Н.И.Ильминский, А.Куник, Н.И.Ашмарин, М.П.Петров, Н.Н.Поппе, Н.А.Баскаков, З.Гомбоц, Й.Бенцинг, К.Томсен и их последователи признавали и признают булгар предками нынешних чувашей. Известные советские ученые М.Н.Тихомиров, П.Н.Третьяков, А.П.Смирнов и их последователи утверждают, что потомками булгар являются одновременно и татары, и чуваши, что, де, прежние булгары впоследствии раскололись на две самостоятельные народности. Один из современных ученых Х.-М.И.Хаджилаев утверждает, что потомками булгар являются три тюркоязычные народности Поволжья, а именно: башкиры, татары и чуваши [Хаджилаев Х.И., 1989]. А Р.Г.Мухамедова к числу потомков булгар относит также и этническую группу татар-мишарей [Мухамедова Р.Г.,1972].

Чтобы разобраться в этой разноголосице мнений и выявить истину, Академия наук царской России, а затем и Академия наук СССР неоднократно предпринимали специальные исследования по данной проблеме, направляли в Поволжье многократные научные экспедиции, проводили специальные научные сессии, но вопрос так и остался нерешенным. На двух последних сессиях Отделения истории и философии АН СССР, проведенных, в частности, в 1946 году в Москве по проблеме этногенеза казанских татар и в 1950 году в Чебоксарах по вопросу этногенеза чувашей, была высказана рекомендация считать потомками булгар одновременно и татар, и чувашей. Но поскольку эти народы имеют тысячелетнее самостоятельное развитие и по своим этническим признакам не могут быть выведены от одного общего булгарского предка, то ни татарские, ни чувашские местные ученые не приняли эту рекомендацию и продолжают трактовать данный вопрос каждый по-своему. В частности, татарские историки утверждают, что булгары позднее превратились в казанских татар, а чувашские историки настаивают, что булгары превратились в чувашей. В татарских учебниках пишут, что татары произошли от булгар, и в чувашских учебниках тоже пишут, что чуваши произошли от булгар. Татарскому населению внушают, что оно является наследником булгар, и чувашскому населению также внушают, что только оно является наследником булгар. И эти противоречия вызывают, к сожалению, не совсем здоровое соперничество между татарами и чувашами за обладание прошлым культурно-историческим наследием булгар.

Такое соперничество возникло не сегодня и не вчера, а существует сравнительно давно. В 1862 году в Казани был образован кружок татарской интеллигенции, считающей себя потомками булгар и ставящей своей целью возрождение прежнего названия своей национальности, так как этноним татар считали они чуждым, «прилипшим» к ним по недоразумению. Но местным реакционерам и чиновникам царского самодержавия эта идея почему-то не понравилась, и они решили воспрепятствовать ее реализации. В 1865 году профессор Казанской духовной академии Н.И.Ильминский опубликовал специальную статью, где, ссылаясь на материалы булгарской эпиграфики, утверждал, что потомками булгар следует считать вовсе не татар, а их соседей, чувашей [Ильминский Н.И., 1865, 80—84]. Но татарские ученые, в особенности Шигабутдин Марджани, проигнорировали это выступление Ильминского и продолжали по-прежнему утверждать, что потомками булгар являются именно татары [Марджани Ш., 1884]. Тогда против татарских булгаристов выступил царский цензор по печати Казанской губернии Н.И.Ашмарин, который в 1902 году опубликовал свой «научный» труд под названием «Болгары и чуваши», в котором отрицал связь татар с булгарами и, базируясь на своих субъективных суждениях, «доказывал» происхождение от булгар чувашей. Но и эту публикацию татарские ученые проигнорировали: в 1909 году Гайнетдин Ахмеров опубликовал свой совершенно противоположного содержания труд «История Булгарии», где на конкретном материале доказал, что бывшие булгары и есть собственно казанские татары, но, учитывая существующую тогда политическую обстановку, выступать с критикой против Ашмарина и его сторонников не стал [Ахмеров Г., 1909].

Лишь после февральской революции 1917 года татарские булгаристы заговорили более смело и открыто. Уже летом 1917 года в Казани образовалась «партия избавления» булгар, назвавшая свое движение «Совет Волгобулгармус» и ставившая своей целью избавление от гнета и национальное возрождение булгарской нации. Руководителем партии стал общеизвестный деятель С.Г.Ваисов. На проведенных в первые годы советской власти трех своих съездах эта партия разрабатывала свою национальную и политическую программу.

Но одновременно с деятельностью этой партии в Чувашской АССР развернули аналогичную деятельность и чувашские булгаристы. Они тоже ставили своей целью возрождение булгарской нации, но уже в лице чувашского народа. В Чебоксарах это движение возглавил тогдашний секретарь Чувашского обкома компартии М.П.Петров, который опубликовал свою книгу «О происхождении чуваш» (1925, Чебоксары) и развернул организационную работу по сплочению своих сторонников. Неофициальным консультантом и вдохновителем чувашских булгаристов стал Ашмарин, специализировавшийся теперь по чувашскому языкознанию. Наиболее активные чувашские булгаристы ставили своей первейшей задачей переименование Чувашской Республики в «Булгарскую республику», дабы опередить в этом деле своих татарских соперников. К сожалению, и татарские, и чувашские булгаристы действовали тогда крайне замкнуто, не общались и не консультировались между собой, что помешало им развернуть творческую дискуссию и прийти к единому и взаимоприемлемому выводу. Этому помешала также наступившая тогда сталинская политическая реакция, которая выступала против свободы вообще. В 1930-х годах и татарские, и чувашские булгаристы были объявлены «буржуазными националистами», а их руководители и активисты были арестованы и расстреляны как «враги народа». С тех пор даже простое упоминание о них почти полвека находилось под строжайшим запретом.

В связи с наступлением новой политической оттепели в стране как татарские, так и чувашские булгаристы снова активизировали свою деятельность. Татарские булгаристы организовали свою партию Булгарский Национальный конгресс с пропагандистским центром «Булгар ал-Джадид», которая преследует в основном те же цели, что и бывшая партия возрождения булгар, а именно: переименование татар в булгары, хотя против переименования выступают и татарские татаро-татаристы, по существу отрицающие булгаро-татарскую теорию.

Активизировались и чувашские булгаристы, хотя еще не произвели формального объединения своих рядов. Чувашские булгаристы отрицают право своих татарских соперников именоваться булгарами, так как видят в них потомков только пришлых монголо-татар, узурпировавших местных булгаро-чувашей и захвативших их исконные земли.

По мнению сторонников булгаро-чувашской концепции, доказательств тому, что булгары говорили на чувашском языке, имеется очень много. Во-первых, чувашские слова и выражения сохранились в текстах булгарских эпитафий, написанных ими на каменных надгробных плитах. Во-вторых, чувашские слова ими «обнаружены» и в тексте рассказа о булгарах, написанного арабским путешественником Ибн-Фадланом, приезжавшим в Булгарию в 922 году. В-третьих, множество чувашских слов находят в венгерском языке, куда они, как полагают сторонники булгаро-чувашской концепции, принесены венграми, жившими когда-то якобы в Поволжье. В-четвертых, чувашские слова найдены якобы в древнем именнике князей дунайских протоболгар, которые, как полагают, также говорили на чувашском языке. В-пятых, чувашские слова найдены также в рунических письменах северокавказских балкар, которые как родственники булгар также говорили якобы на старочувашском языке. И, наконец, в-шестых, чувашские слова и выражения сохранились в языках поволжских финно-угров — марийцев, мордвы, удмуртов и коми, — которые были заимствованы ими из языка бывших волжских булгар. Все эти доводы, взятые вместе, не оставляют, по их мнению, никаких сомнений в том, что булгары якобы действительно говорили на старочувашском языке и что их потомками следует признать именно чувашей.

Ниже все эти доводы рассматриваются каждый в отдельности путем анализа конкретных материалов.

98. Первый этап изучения булгарской эпиграфики и появление булгаро-чувашской концепции. Самым основным аргументом, свидетельствующим о якобы чувашеязычности волжских булгар, считается язык булгарских надгробных памятников, который подробно начали изучать со II половины XIX в. Подавляющее большинство слов эпитафии легко объясняли через посредство татарского языка. Однако не поддавалось объяснению и расшифровке выражение, ‰мu pbоu ёиаты ёјр. После долгих раздумий Г.Ю.Клапрот высказывает предположение, что в этом выражении буквы обозначают числа, и они якобы соответствуют 623 году хиджри, т.е. 1226 году христианского летосчисления. Эта дата близка ко времени нашествия монголо-татарских завоевателей, поэтому выражение переводилось как «год пришествия угнетения». С таким мнением согласился и И.Н.Березин [Смолин В.Ф., 1921, 29—30].

Однако в 1863 году лектор С.-Петербургского университета Хусаин Фейзханов выступает против такого объяснения и читает это выражение ёиаты ёур, объясняя ёиаты как татарское ёите ‘семь’, ёур — как чувашское сeр ‘сто’ [Фейзханов Х., 1863, 403—404]. Если бы Х.Фейзханов имел представление о среднем диалекте татарского языка, где звук [3] произносится как [д], то он мог бы прочитать последнее слово не как ёур (ёјр), а как ёуд (ёјд), ибо арабские буквы [р] и [д] имеют сходное начертание: ёиаты ёјд — это татарское диалектное произношение словосочетания ёиде йјз ‘семьсот’. Но это уже другая тема. Главное, Х.Фейзханов дал науке чувашский ключ к расшифровке булгарской эпиграфики.

После нахождения в булгарской эпиграфике чувашских слов Х.Фейзханов сам пришел к выводу о влиянии чувашского языка на язык эпитафий волжских булгар.

Ознакомившись с публикацией Х.Фейзханова, профессор Казанской духовной академии миссионер Н.И.Ильминский решил также принять участие в этом важном открытии. Не утруждая себя изучением самих надгробных памятников и их языка, он сразу же написал статью о своих суждениях и поспешил опубликовать ее в следующем же номере указанного издания [Ильминский Н.И., 1865, 80—84]. Смысл его статьи сводился к тому, что коль на булгарских памятниках обнаружены чувашские слова, значит, булгары говорили на чувашском языке. Хотя в публикации Фейзханова говорилось о расшифровании им трех надгробных эпитафий, из которых только две содержали чувашские слова, а третья была написана на обычном тюркском языке без чувашизмов, Ильминский повел речь лишь о чувашеязычных памятниках, как будто других не существовало. Эта дезинформация ввела в заблуждение многих историков и лингвистов, которые, не имея возможности лично ознакомиться с исходными материалами эпиграфики, поверили Ильминскому на слово и стали повторять его выводы. То, что Ильминский рьяно взялся за булгаро-чувашскую теорию, объясняется его служебным миссионерским стремлением показать чувашам, марийцам, удмуртам и другим, что татары — не коренные, а пришельцы, завоеватели края. Конечной целью Н.И.Ильминского было то, чтобы эти народы быстрее отказались от исторической ориентации на мусульманство татар, беспрепятственно приняли христианство.

Основным разработчиком распространенной ныне булгаро-чувашской концепции вслед за Ильминским стал его преемник Н.И.Ашмарин, опубликовавший в 1902 году труд «Болгары и чуваши» и посвятивший затем всю свою жизнь разработке чувашского языкознания применительно к высказываниям Ильминского. Если Ильминский выдвинул свои «выводы» лишь как догадку, то Ашмарин разработал целую концепцию, развивающую его идеи. Как и Ильминский, Ашмарин отлично знал, что существуют не только чувашеязычные, но и обычнотюркоязычные эпитафии, но упорно продолжал утверждать только о чувашеязычности булгарской эпиграфики. Поскольку это утверждение не согласуется с реальными данными эпиграфики, он всю жизнь лавировал и многократно менял, выправлял эту концепцию, стараясь уберечь ее от разоблачения. Сперва он утверждал, что булгарам принадлежали обычнотюркоязычные эпитафии, а чувашеязычные эпитафии были написаны их союзниками, суварами. Но когда убедился, что именно на обычнотюркоязычных памятниках встречаются тахаллусы «ас-Сувари», то стал утверждать о разновременности двух типов эпитафий, что те чувашеязычные памятники были написаны булгаро-суварами раньше, когда они еще говорили на чувашском языке, а обычнотюркоязычные написаны позже, когда булгары переняли обычнотюркский язык. Затем обнаружилось, что и такое объяснение невозможно, потому что датировки самих памятников показывают, что некоторые тюркоязычные эпитафии написаны даже раньше, чем чувашеязычные; тогда Ашмарин стал утверждать, что оба типа надгробий являются одновременными, но написаны они на разных языках: тюркоязычные написаны на разговорном языке булгар, а чувашеязычные — на литературном или «культовом» языке булгар [Ашмарин Н.И., 1902, 123]. А когда разобрался и понял, что и такая трактовка невозможна, потому что оба типа памятников относятся к атрибутике культа и, следовательно, не могут быть разграничены по этому принципу, тем более что культовым языком у булгар был арабский, он стал утверждать, что тюркоязычные памятники принадлежали вовсе не булгарам, а чагатайцам и написаны на чагатайском языке [там же, 69, 90], хотя всем известно, что это также не соответствует действительности. Кроме того, Ашмарин до конца своей жизни так и не смог объяснить, почему чувашеязычные памятники появились только после монгольского нашествия и вскоре исчезли, почему они распространены не на всей территории бывшей Булгарии, почему их очень много было изготовлено за короткий промежуток времени и т.д.

Несмотря на все эти недостатки, концепция Ашмарина все же не была тогда отвергнута, так как сама проблема эпиграфики оставалась слабо изученной. По той же причине концепцию эту без должной критики восприняли даже такие всемирно известные ориенталисты, как З.Гомбоц, К.Томсен, О.Прицак, Й.Бенцинг, А.Рона-Таш и С.Фодор (Венгрия), К.Менгес и П.Гольден (США) и др. Особенно горячо поддерживали Ашмарина наши отечественные ученые С.Е.Малов, Б.А.Серебренников, М.Р.Федотов, В.П.Денисов, В.Ф.Каховский, В.Д.Димитриев и многие другие.

99. Начало системного изучения булгарской эпиграфики. Разоблачение ошибок Ашмарина и его последователей стало возможным лишь позже, благодаря исследованиям эпиграфистов Н.Ф.Калинина, Г.В.Юсупова и др. В частности, проф. Калинину принадлежит заслуга в сборе и систематизации большого количества булгаро-татарских надгробных памятников, которые он четко подразделил на две группы: тюркоязычные эпитафии назвал «памятниками 1-го стиля», а чувашеязычные — «памятниками 2-го стиля». Н.Ф.Калинину же принадлежит заслуга в составлении первого в истории каталога (альбома) булгаро-татарских эпитафий [Калинин Н.Ф., 1960]. Г.В.Юсупову принадлежит заслуга в составлении и публикации первой в истории капитальной монографии по булгаро-татарской эпиграфике [Юсупов Г.В., 1960].

В дело изучения языка надгробных памятников волжских булгар большой вклад внесли еще и Н.И.Воробьев, С.Е.Малов, А.Б.Булатов, А.Рона-Таш, С.Фодор, О.Прицак, Ф.С.Хакимзянов (1987), Д.Г.Мухаметшин (1987), Т.Текин, М.З.Закиев (1977) и др. В работах этих авторов мы находим различные толкования лексических единиц памятников как 1-го, так и 2-го стиля и различные отношения к булгаро-татарской и булгаро-чувашской теориям.

Благодаря работам этих ученых окончательно прояснилось, что единой булгарской эпиграфики действительно не существует, что есть два типа разноязычных мусульманских эпитафий, из которых одни написаны на обычном тюркском з-языке, а другие — на чувашеподобном р-языке.

Надгробные памятники 1-го стиля наиболее хорошо изучены и представляют собой типичные мусульманские надгробные стелы с богатой орнаментовкой и изящно оформленной арабской надписью. Верхние кромки этих стел, как правило, закруглены или же килевидно заострены, как это делалось и в других мусульманских странах. Орнаменты и надписи на них вырезаны рельефно, в виде выступов, и тщательно загравированы. Буквы выведены затейливым почерком сульс и насх. Всего таких памятников обнаружено около 150 экземпляров. Распространены они в основном на территории Татарской Республики, но отдельные экземпляры найдены также в Башкортостане, в Ульяновской, Самарской и Оренбургской областях, т.е. на огромной территории бывшей Волжской Булгарии. Судя по их датировке, памятники такие существовали очень долго. Один из ранних памятников данного стиля, обнаруженный на пороге церкви села Ямбухтино Татарстана и описанный Ахмеровым, датирован 1244 годом [Ахмеров Г., 1909, 125]. Еще более ранний памятник из Билярска, описанный Н.П.Рычковым, но не сохранившийся до наших дней, датирован 1173 годом и также относился, по-видимому, к 1-му стилю, так как датировки надгробий 2-го стиля, написанные на р-языке, до Фейзханова (1863 г.) обычно не расшифровывались.

В эпоху Золотой Орды памятники эти существовали параллельно с вновь появившимися памятниками 2-го стиля, а затем продолжали бытовать и в эпоху Казанского ханства и позже.

Надписи на этих памятниках весьма многословны: сначала приводится молитвенная формула на арабском языке, затем следует имя погребенного с указанием его родословной, званий и земных заслуг, а в конце приводится дата смерти. Эти сведения написаны на обычном тюркском языке. Например: …Fatima-elci binte Äjüb ibn Mäčkä ibn Junus äl-Bol°ari jegermi iki jašindä vafat boldy… hičrätdän jete jüz unberdä… «Фатима-елчи дочь Аюпа сына Мэчкэ сына Юсуфа Булгарского скончалась в 22 года… по хиджри в 711 году…» (т.е. в 1311 году). Вот еще пример: …°alimlearni tärbiä qyl°an häm alarny sügän mäsčitlär °yjmärät qyjl°an...tam°acy Ibrahim as-Suari vafat bul°an, bu — tarih jeti jüz un türtenčedä, cumadi… ajyny• un altynčy köni irdi… «…содержатель и любящий ученых, строитель мечетей, сборщик пошлин Ибрагим ас-Суари скончался, это было в 714 году истории в месяц джумади четвертого числа…» (в 1314 году).

В этих эпитафиях мы встречаем собственно булгарские тахаллусы (ал-Болгари и ас-Суари), а имена погребенных, включая имена их отцов и дедов, почти все являются мусульманскими. Язык памятников обычнотюркский, на основе которого сформировался затем булгаро-татарский национальный язык.

Памятники 2-го стиля представляют собой небольшие надгробные плиты, размером примерно 120х60 см, имеющие обычно грубую внешнюю отделку и короткие надписи. Они сделаны не рельефными, а врезанными в камень буквами. Кроме того, в отличие от памятников 1-го стиля, памятники эти имеют форму прямоугольника (без заостренного верха), чем напоминают древние чувашские языческие надгробия. Однако, если чувашские каменные надгробия имели на лицевой стороне лишь традиционные выемки и тамгу погребенного, то для памятников 2-го стиля характерны арабская надпись и несложный орнамент. Чтобы придать такой прямоугольной плите вид мусульманского надгробия с острым верхом, у ее верхней кромки с лицевой стороны рисовали так называемую «арку с плечиками», т. е. снимали фаску по углам плиты выше дугообразно проведенной линии, и тем самым передняя плоскость плиты обретала как бы заостренный верх и вид михраба древних мечетей, хотя задняя сторона ее оставалась прямоугольной. Ниже такой арки вырезали несложный орнамент в виде восьмилепесткового цветка ромашки, а текст эпитафии писался под орнаментом. Надписи делали всегда угловатым почерком куфи или полукуфи.

Как по своей внешней форме, так и по тексту эпитафий, памятники не имеют аналогов в остальном мусульманском мире, кроме как в Дагестане. Существовали они весьма недолго: в эпоху булгарского ханства их еще не было, и появились они уже после нашествия монголов: самый ранний памятник датирован 1281 годом и самый поздний 1361 годом, после чего они внезапно исчезли и больше не появлялись.

Несмотря на такое кратковременное существование, было изготовлено их очень много (описано более 200 экземпляров), что намного превышает количество одновременно изготовленных памятников 1-го стиля. Наибольшее количество их было изготовлено в 1313—1342 годах, т.е. в дни царствования золотоордынского хана Узбека.

Распространены они на небольшой территории, в радиусе около 150—200 км вокруг низовья Камы, а на дальних окраинах Булгарии и в других улусах Золотой Орды они не обнаружены. Находятся они, как правило, на татарских кладбищах или вблизи татарских селений, а в чувашских селениях и на территории Чувашии не обнаружены, за исключением трех пограничных с Татарстаном селений (Байглычево, Байтеряково, Полевые Бикшики).

Характерно, что территориально они не изолированы от памятников 1-го стиля: в одних и тех же селениях, на одних и тех же кладбищах обнаружены памятники как 1-го, так и 2-го стиля: были даже случаи, когда на могиле отца находился памятник 1-го стиля, а на могиле его сына — памятник 2-го стиля.

Особо следует сказать о языке этих эпитафий. Все они написаны на смешанном арабо-чувашеподобном языке: сперва приводится какой-нибудь аят из Корана на арабском языке, затем следует имя и отчество погребенного (притом имена погребенных как правило, мусульманские, а отчества зачастую тюркские, т. е. языческие); булгарских тахаллусов «ал-Булгари», «ас-Сувари» не имеется; в конце эпитафий на тюрко-чувашском языке приводится дата смерти. Например: Al-xökmü li-l-lahi-l-gäliji-l-käbiri. Iljas auli Isma°il auli Möxämmäd bälukü. Räxmätü-l-lähi galaihi räxmätän vasigätän. Tarix ceti cur altysy cal zu-l-qagidä ajxy išna äči. Čarimsän syvna barsa v(i)lti. «Cуд бога всевышнего, великого. Памятник Мухаммеда, сына Исмагила, сына Ильяса. Милостью бога всевышнего, безграничного, по летосчислению в семьсот шестом году, в месяце зулькагида свершилось. Умер, отправившись на реку Черемшан». Притом последняя фраза «Умер, отправившись на реку Черемшан» написана почти на чувашском языке и сооответствует нынешнему выражению: «Черемшан шывне пырса вилче».

Поскольку такие чувашеязычные части эпитафий крайне лаконичны, лексический состав их весьма не богат. Среди типичных чувашизмов часто повторяются слова: cal ‘год’, ajx ‘месяц’, ärnä ‘неделя’, ärnäkön ‘пятница’, kici-ärnäkön ‘четверг’, xankön ‘среда’ xys-kön ‘воскресенье’(?), ärnäbaš-kön ‘понедельник’ (?), baluk ‘памятник’, šyv ‘вода’, jal ‘селение’, išnä ‘внутрь’, mün ‘большой’, böčök ‘маленький’, ašli ‘старший’, ačkä ‘отец’, küköca ‘дед по матери’, oyl или yul ‘сын’, xir или hir ‘дочь’, hirxum ‘невольница’, vec ‘три’, tuat ‘четыре’, bial или bel ‘пять’, ceti ‘семь’, säkär ‘восемь’, toxr или toxyr ‘девять’, von ‘десять’, ciarm ‘двадцать’, otyr ‘тридцать’, xyryx ‘сорок’, säkärvon ‘восемьдесят’, toxyrvon ‘девяносто’, Vur ‘сто’, cet-cur ‘семьсот’, tuatm ‘четвертый’, bialm ‘пятый’, Viarmins ‘двадцатый’ и т.д. Из примеров уже видно, что язык этих эпитафий, как и чувашский язык, отличался, во-первых, ротацизмом, то есть закономерным замещением з — р в ауслауте и инлауте (вместо adna употреблялось arna ‘неделя’, вместо sakiz — sakar ‘восемь’, вместо toguz — toxyr ‘девять’, вместо Vuz — Vor ‘сто’ и т.д); и, во-вторых, отличался ламбдаизмом, то есть замещением ш — л: вместо biš употреблялось bel ‘пять’, вместо ešik употреблялось elik ‘дверь’ и т.д. Иными словами, если язык эпитафий 1-го стиля, как и все прочие тюркские языки был з-ш-языком (сокращенно з-языком), то язык эпитафий 2-го стиля, как и чувашский, был р-л-языком (сокращенно — р-языком). Кроме того, языку эпитафий 2-го стиля, как и чувашскому, были присущи и другие особенности монгольских языков. В частности, в нем, как и в монгольском, отсутствовали анлаутные k, q; поэтому вместо qyryq употреблялось xyryx ‘сорок’, вместо kyz употреблялось xir ‘дочь’ и т.д.

100. Анализ языка 2-го стиля булгарской эпиграфики. Сторонники булгаро-чувашской концепции, стремясь во что бы то ни стало доказать ее правильность, до предела облегчили свою работу: они из общей булгарской эпитафии исключили и объявили кыпчакскими, т.е. золотоордынскими, те из них, которые характеризуются особенностями обычного тюркского языка другую группу эпитафий, которые имеют некоторые чувашские особенности, выделили отдельно как булгарскую, а затем из анализа этой группы памятников пришли к заранее запрограммированному выводу о близости языка эпитафии к чувашскому языку.

Нижеследующий анализ основан на примерах, приведенных в книге венгерского ученого А.Рона-Таша, которая посвящена исследованию языка только этой части булгарской эпитафии. В ней можно выделить более 50 тюркских слов и арабских заимствований, в той или иной степени сохранившихся в чувашском и татарском языках [Рона-Таш А., 1973, 149—156]. Для удобства анализа мы округлим количество этих слов и рассмотрим их в следующей таблице.

Because the original table is using a mixture of Greco-Cyrillic, Cyrillico-Türkic, and Latin alphabets to spell out the entries, below follows a facsimile image of the table, with the transliteration of the entries to the Latin alphabet deferred to later times - Translator's Note

Для того чтобы доказать близость языка эпитафии к чувашскому языку, обычно берутся только те эпитафии, которые могут иметь какое-то отношение к соответствующим чувашским лексемам. Кроме того, из сферы сравнения обычно исключают татарский (особенно разговорный) язык, который сформировался на территории Булгарского государства и имеет непосредственное отношение к языку булгарской эпитафии. В лучшем случае включают или древнетюркский язык, или тюркский литературный язык, привнесенный в Поволжье из Караханидского государства, которые вряд ли могли иметь непосредственное отношение к языку эпитафии. Такой методики исследования, введенной в свое время Н.И.Ашмариным, придерживаются все сторонники булгаро-чувашской теории. С учетом этого в таблицу для сравнения включены слова татарского разговорного языка. Кроме того, мы дали новые варианты чтения некоторых слов, совпадающих с татарскими диалектными словами. Однако в первый вариант сравнительного анализа мы включили общепринятое до сегодняшнего дня прочтение слов, исправляя лишь явно ошибочные. Первый вариант лексического анализа выглядит так:

1. 15 заимствованных из арабского языка слов эпитафии вошли в словарный фонд татарского языка, активно применялись в старотатарском и применяются в современном татарском языке, проникли даже в разговорный язык. Если бы чувашский язык представлял собой продолжение булгарского, то в нем сохранилось бы хоть одно их этих заимствований.

2. Все другие слова тюркского корня в той или иной форме можно найти как в татарском, так и в чувашском языках, кроме, пожалуй, двух: блеёе (пятый), туатм (четвертый). Этих корней в таком значении в татарском языке нет. Корень слова блеёе сохранился в слове белІк (рука). Корень второго слова туатм восходит, вероятно, к слову дЅрт, получившему значительное изменение в бесписменной диалектной речи. Как бы то ни было, эти два слова сохранились более отчетливо в чувашском языке.

3. 22 слова, сохранившиеся как в татарском, так и в чувашском языках, по фонетическому облику значительно ближе к их татарским разговорным соответствиям: алты, алтышы, улы, былтыйы (булды ийе), баттыйы, белЅе ки, берЅ, береёе, ике, икеше, ите (иёе/ийе), ёал (ёыл), ёиерме, ёиермеше, ёиете, ёиетеше, кЅчдейе, кјн, тындыйы, уын, уыным, Ѕёем (јчем).

4. 11 слов, сохранившихся как в чувашском, так и в татарском языках, по фонетическому облику значительно ближе к их чувашским эквивалентам: айхы, биэлем, эллЅ, хырых, ѕирхум, сэкр, тухр, ёур, утыр, ирне, ѕир.

Таким образом, первый вариант лексического анализа приведенных слов дает следующую картину. Сохранились только в татарском языке — 30 процентов, только в чувашском — 4 процента слов. Остальные 66 процентов слов наблюдаются в обоих языках, однако 2/3 из них значительно ближе к татарскому языку. В итоге, из 50 слов эпитафии тяготеют к татарскому языку 74 процента, т.е. три четверти, к чувашскому — 26 процентов, т.е. всего четвертая часть. Это и естественно: анализ любого древнего тюркского текста может дать аналогичную картину, ибо татарский и чувашский языки являются тюркскими. Поэтому из анализа должен быть сделан вывод о близости языка эпитафии этой группы (2-го стиля) и татарскому общенародному (обычнотюркскому) языку, и чувашскому. Мы можем говорить лишь о влиянии языка чувашского типа на язык эпитафии (2-го стиля). Такое влияние стало возможным, по-видимому, только из-за того, что мастерами-изготовителями надгробных камней служили чуваши (суасламари), которые, будучи мусульманами, затем ассимилировались среди обычнотюркоязычных булгар.

Окончательная ассимиляция чувашей-мусульман произошла где-то в 60-х годах XIV столетия, так как самый последний памятник, написанный на чувашеподобном языке, датировался 1361 годом. Притом исчез этот тип памятников весьма внезапно, что трудно объяснить лишь ассимиляционными процессами, поскольку лингвистические процессы в обществе не совершаются мгновенно. В 1361 году Булгарский улус был полностью разгромлен войсками золотоордынского князя Булат-Тимура, что и послужило, по-видимому, непосредственной причиной исчезновения традиций ортодоксов. Именно тогда прекратилось производство каменных надгробий как первого, так и второго стиля. После этого лишь спустя двадцать лет, то есть в 1380-х годах, снова стали появляться каменные стелы, но уже смешанного типа и без чувашизмов. Очевидно, к тому времени новое поколение мастеров полностью утратило свой чувашский язык. Хотя отдельные представители чувашского народа переходили в ислам и после этого, но делали это уже не целыми общинами, а лишь поодиночке и притом заранее владея булгаро-татарским языком. Поэтому более поздние эпитафии писались исключительно только на булгаро-татарском или на арабском языках.

Таким образом, анализ языка булгарских эпитафий доказывает, что эта эпиграфика не может доказать адекватность булгаро-чувашской концепции.

101. Как и почему А.П.Ковалевский «нашел» чувашизмы в сочинении Ибн-Фадлана? Другим аргументом, «доказывающим» чувашеязычность булгар, считаются «чувашские» слова, сохранившиеся в древних записках Ибн-Фадлана о его поездке в Булгарию. Этот автор, совершивший в 921—922 годах вояж из Багдада в Булгарию в составе арабского посольства, во время своей поездки записывал названия встреченных им на пути различных стран, народов, местностей и личные имена, в том числе и булгарские названия, среди которых некоторые исследователи находят и чувашские слова. Из тридцати двух записанных им в Булгарии местных названий и имен шесть слов сторонниками булгаро-чувашской теории считаются чувашскими, а именно: Хеллече (название группы озер), Гаушерма (название реки), Атал (название Волги), саджув (название медового напитка), саваз (название племени) и Вырах (личное имя вождя племени сувар).

Эти якобы чувашские слова доказывают происхождение чувашей от булгар. Обнаружил их сам переводчик книги Ибн-Фадлана на русский язык, арабист А.П.Ковалевский, при содействии чувашских лингвистов ашмаринистского толка, и притом обнаружил не сразу, а спустя более двадцати лет после выхода в свет первого издания этой книги.

Как известно, А.П.Ковалевский переводил эти записи на русский язык дважды: один раз в 1930-е годы, другой — в 1950-е годы — и оба раза по мешхедскому списку записок Ибн-Фадлана, полученному от иранского шаха. Первый перевод был сделан им под руководством академика И.Ю.Крачковского и под его же редакцией был издан в 1939 году в Москве, но в издании не было еще никаких чувашизмов. Это обстоятельство весьма удивило ашмаринистов, убежденных в том, что булгары были предками чувашей, ибо в сообщениях Ибн-Фадлана о них не оказалось ни одного чувашского слова. С этим вопросом чувашские лингвисты П.Г.Григорьев и Н.Р.Романов обратились к переводчику книги, Ковалевскому, работавшему в 1950-е годы над новым переводом той же книги.

Находя вопросы ашмаринистов вполне резонными, Ковалевский счел возможным пересмотреть транскрипции некоторых булгарских названий, написанных арабской графикой без строгой огласовки, и при содействии тех же чувашских лингвистов переправил написание ряда слов на чувашский манер. Так появились во втором издании книги Ибн-Фадлана вышеназванные шесть чувашских слов: Хеллече, Гаушерма, Атал, саджув, савас и Вырах [Ковалевский А.П., 1956]. Чтобы лучше обосновать причину своих исправлений, вносимых во второе издание книги, в 1954 году Ковалевский издал специальную брошюру, где трактовал содержание книги Ибн-Фадлана уже с ашмаринистских позиций, и ряд терминов уподобил чувашским словам [Ковалевский А.П., 1954]. Кстати, автор весьма неудачно трактовал эти шесть слов с позиций чувашского языка.

Зачем же понадобилось Ковалевскому столь неосторожно фальсифицировать переводимую им книгу Ибн-Фадлана, тем более, что, по мнению арабистов, качество его вторичного перевода нисколько не выиграло, а, наоборот, проиграло по сравнению с качеством первого перевода 1930-х годов? [Янина С.А., 1962, 184]. Разве не знал Ковалевский, что первейшей обязанностью всякого добросовестного переводчика является максимально точное воспроизведение переводимого текста?

Чтобы ответить на этот вопрос, очевидно, нужно учитывать, с какой огромной любовью относился этот человек к объекту своего перевода и вместе с тем к самому автору книги. Трансформируя старобулгарские слова на чувашский манер, он, разумеется, вовсе не имел никаких дурных намерений, а делал это из самых благих побуждений — с целью совершенствования переводимого сочинения, чтобы сделать книгу Ибн-Фадлана более реалистичной и более понятной современному читателю.

Кроме того, А.П.Ковалевский хотел как-то оградить самого Ибн-Фадлана от несправедливых обвинений критиков.

В этих целях он очень подолгу работал над составлением обширных комментариев к тексту переводов и в этих же целях в 1950-е годы взялся за вторичный перевод книги. Услышав от ашмаринистов, что нынешние чуваши считаются потомками волжских булгар, Ковалевский простодушно поверил этому слуху и начал серьезно изучать чувашскую культуру, чтобы найти историческую преемственность между этими народами разных эпох. Поэтому неудивительно, что некоторые булгарские названия он пытался переиначить на чувашский манер.

Ошибка Ковалевского здесь заключалась лишь в том, что ему не следовало увлекаться доводами ашмаринистов и не пытаться исправлять написанное Ибн-Фадланом, как бы ни казалось оно ему несовершенным. Нужно было помнить, что сообщения Ибн-Фадлана не нуждаются ни в чьих исправлениях, и сам автор тоже не нуждается в защите. Все, что он написал,— это было истинной правдой, правдой, существовавшей в сознании человека тысячелетней давности. Поэтому исправлять его сообщения вовсе не следовало, а следовало лишь точно их перевести и максимально точно воспроизвести встречающиеся там имена и термины.

102. «Очувашивание» булгарских слов из записей Ибн-Фадлана. Как было сказано выше, А.П.Ковалевским подвергались «очувашиванию» шесть слов из записей Ибн-Фадлана: Хеллече, Гаушерма, Атал, сюдже (саджув), суаз, Вырах.

1. Первое из этих булгарских слов — Хеллече. «Когда мы прибыли к царю, мы нашли его остановившимся у воды Хеллече…» [Ковалевский А.П., 1956, 138], в арабском оригинале мешхедского списка рукописи это слово первоначально было расшифровано как йvЬЃ Халджа [Ковалевский А.П., 1956. Приложение. 108-а, 108-б.]. Примечательно, что и в первом издании книги 1939 года это слово было транскрибировано по-русски в форме Халджа [там же, 75]. Но поскольку в чувашском языке такого слова нет, то во втором издании книги Ковалевский переправил его в Хеллече с тем, чтобы уподобить чувашскому слову хелле ‘зима’ и заодно придать этому гидрониму значение ‘зимней стоянки’ булгарского царя, как это трактовали некоторые исследователи текста. Но этому перефразированию помешало окончание -джа в слове халджа, которое не объяснялось, исходя из чувашского языка, пришлось его переделать в чувашское -че (формант прошедшего времени), а это привело к возникновению необычного слова хеллече, что в переводе означает ‘зимою было’, но отнюдь не ‘зимник’. Натянутость данной «конъектуры» видна еще и в том, что слово Хеллече Ковалевский написал по чувашской орфографии через два «л», а в арабском оригинале буква «лам» написана без удваивающего ташдида. Так что во всех отношениях это «очувашивание» гидронима Халджа было неправомерным. На самом деле этот гидроним надо было читать как Сулча, ибо первая буква в рукописи не Ђ (х), а � (с), кроме того, там течет река, которая называлась и называется СјлчІ/Сульча. (Это — открытие арабиста Анвара Хайри).

2. Второе слово — Гаушерма, встречающееся во фразе: «И отъехал царь от воды, называемой Сульча, к реке под названием Гаушерма…», также оказалось неправомерно искаженным. В арабском оригинале мешхедского списка оно было написано в одном месте как Њо‘лbu (caušiz), в другом месте как Љо‘лbu (caušir) (без точки над зайн) [Ковалевский А.П., 1956, 203, 208]. В первом издании книги 1939 года оно было транскрибировано по второму написанию в форме Джавашир [там же, 76], что имело целью показать существование р-языка у булгар, но затем в брошюре 1954 года Ковалевский пошел еще дальше и переделал его в Гаушерма с тем, чтобы уподобить чувашскому слову сьырма ‘река’, поскольку речь идет здесь о реке. Но для этого пришлось изменить весь фонетический состав слова и произвольно присоединить к его окончанию слог -ма, а также заменить начальный звук [дж] на [г]. Как видим, «конъектура» также не из удачных. Поэтому в 1956 году перед отправкой рукописи для второго издания Ковалевский обратно переправил это слово в Джавшыр, но тем не менее ашмаринисты до сих пор продолжают трактовать его как Гаушерма.

Реку под названием Джаушир можно отождествлять с рекой ЙауширмІ в Чистопольском районе Татарстана. Гидроним состоит, по-видимому, из двух частей: Яуш — имя человека, имеющего отношение к этой реке, йырма — тюркское слово со значением река (ср. тат. ермак). Может быть и другое толкование: Яу — ‘войско’, ширма — от диалектного произношения того же слова ерма в виде ёырма. В чувашском сохранилось произношение сьырма.

3. Третье слово — Атал (название Волги) — действительно имеется в книге Ибн-Фадлана и совпадает с чувашским названием реки Волги — Атал. Но это еще не означает, что булгары говорили на чувашском языке. Некоторые тюрки и арабы употребляют это слово с анлаутным [э] (Этиль, Эдиль), а татары и башкиры — с начальным [и] (Идиль), но в арабском письме все эти гласные звуки обозначаются одной и той же буквой алиф, снабжаемой дополнительно диакритическими знаками.

Ашмаринистов заинтересовало то, что в книге Ибн-Фадлана есть написание этого слова в чувашской форме Атал. Но и это еще ничего не доказывает. В мешхедском списке это слово повторяется пять раз и притом три раза написано оно с начальным алифом с фатхой (Эme Атл) и два раза написано без диакритических знаков (Эma). что можно читать как Этель или даже Итель. Поэтому вопрос здесь остается спорным: можно предполагать, что булгары называли Волгу по-чувашски Атал, но могли называть и по-булгарски Итиль. Сам оригинал рукописи Ибн-Фадлана до наших дней не сохранился. Возможно в нем Волга была названа Итиль, а ираноязычный переписчик мешхедского списка в двух местах переписал его правильно, но в трех местах машинально написал по-своему в форме Ател.

Если обратить внимание на этимологию этого гидронима, то легко заметить, что он состоит из двух частей: тюрк. иди — иде ‘великий, большой, бог’ и ел (самая древняя форма гидронима елга ‘река’). Тюркское ел заимствовано и марийским языком для обозначения самой Волги. Таким образом, Иди+ел (Идель) применялось и сейчас применяется в значении ‘большая река, великая река’. Если так, то и самой древней формой этого гидронима является не Атал, Этил или Итиль, а Идель (Иди-ел). Исходя из сказанного, видно, что арабское начертание этого гидронима должно транслитеровано как Итиль, Ител или Идель.

4. Четвертое слово — сюдже (напиток) в мешхедском списке было написано как мvЋЫa (al-sacu или, точне, as-scu) и в первом издании книги 1939 года тоже было транскрибировано как ас-суджув, но затем в специально изданной брошюре 1954 года Ковалевский переделал его в саджув с тем, чтобы уподобить чувашскому слову щу, шыв (вода). Но поскольку медовый напиток чуваши называют не саджув, а симпыл или карчама, то и эта конъектура тоже оказалась неудачной, в связи с чем в 1956 году Ковалевский обратно переправил его в «суджув» [Ковалевский А.П., 1956, 132]. По данным Флейшера и Френа, саджу был не чувашским, а древнетюркским названием хмельного напитка, а по мнению А.П.Смирнова, это было заимствованием из русского сыта, сычевка.

В действительности сюдже (сјёе~сЅёе) — это сладкий напиток, который был распространен среди тюрков различных регионов. В азербайджанском языке он сохранился до наших дней. Слово сјёе в татарском литературном языке применяется в виде тјче, в татарских диалектах как сјче (сладкий, приторный) и выступает как антоним слова ачы (кислый).

5. Пятое слово — суаз (название племени) тоже подвергнуто необоснованному искажению. В арабском оригинале мешхедского списка оно употреблено только один раз и в виде жaмЌ (suan). В первом издании книги 1939 года Ковалевский транскрибировал его в форме саван, ибо в рукописи последняя буква ‹ з была изображена как ж н. Но в последующем издании своей книги он это слово передает уже как суваз. Этим Ковалевский хотел подчеркнуть, что слово суваз затем стало применяться как чуваш и обозначало предков чувашей. Следовательно, по его мнению, булгары-сувазы были чувашеязычными.

Более точные исследования [Закиев М.З., 1986, 40—54] показывают, что слово суаз~суас было булгарским и произошло от двух тюркских слов: су ‘вода’ и ас (название племени). Марийцы татар называют этнонимом суас/сюас, а чувашей — суасламари.

6. Шестое слово — Вырах (имя суварского князя), по-видимому, тоже искажено переводчиком. В арабском оригинале мешхедского списка оно написано как КЉнл уиргъ/wиргъ [Ковалевский А.П., 1956, 208]. Сам Ковалевский в первом издании книги 1939 года транскрибировал его как Вираг. Но поскольку в чувашском языке такого слова нет, то он попытался впоследствии как-то «очувашить» его, переправив во втором издании книги в Выраг [там же, 139], а в брошюре 1954 года — в Вырах [там же, 43]. Но все эти «конъектуры» были напрасными, потому что в чувашском языке не было слов, похожих на Выраг/Вырах. С точки зрения обычнотюркской этимологии, это слово не исследовано.

Таким образом, все шесть слов, уподобленных Ковалевским чувашским лексемам, не могут свидетельствовать о существовании у булгар чувашского типа р-языка. Но несмотря на это, ашмаринисты настойчиво продолжают использовать это «открытие» как доказательство правоты своей булгаро-чувашской концепции. В этих целях опубликовано и публикуется множество трудов и статей таких авторов, как П.Г.Григорьев, Н.Р.Романов, Н.Данилов, В.Г.Егоров, В.Ф.Каховский и многих других, направленных на популяризацию выводов о булгарском происхождении чувашей.

103. Имеются ли чувашские слова в славяно-болгарском «Именнике»? Рассмотрим теперь следующий аргумент сторонников булгаро-чувашской концепции — чувашские слова в так называемом «славяно-болгарском именнике». Если этот именник содержит тюркско-болгарские слова, то они, по мнению сторонников булгаро-чувашской концепции, должны характеризоваться чувашскими особенностями.

Известно, что в 1866 году профессором А.Поповым был обнаружен и опубликован письменный памятник, написанный неизвестным автором в XVI веке и хранившийся в библиотеке Св.Синода вместе с рукописной книгой «Летописец еллинский и римский» [Попов А., 1866].

Вот полный текст этого именника.

«Авитохолъ житъ летъ 3001 , родъ емоу Доуло, а летъ емоу диломъ твиремъ. Ирникъ житъ летъ 150, родъ емоу Доуло, а летъ емоу диломъ твиремъ. Гостунъ наместникъ сы 2 летъ, родъ емоу Ерми, а летъ емоу дохсъ твиремъ. Коурътъ 60 летъ дръжа, родъ емоу Доуло, а летъ емоу шегоръ вечемъ. Безмеръ 3 лето, а родъ емоу Доуло, а летъ емоу шегоръ вечемъ. Сии 5 кънязъ дръжаще княжение об ону страноу Доуная летъ 500 и 15 остриженами главами и по томъ приде на страноу Доуная Исперихъ кнзъ, тожде и доселе. Есперерихъ кнзъ 60 и одино лето, родъ емоу Доуло, а летъ емоу верени алемъ. Тервель 20 и I лето, родъ емоу Доуло, а летъ емоу текоу читемъ… твиремъ 20 и 6 летъ, родъ емоу Доуло, а летъ емоу дваншехтемъ. Севаръ 15 летъ, родъ емоу Доуло, а летъ емоу тохъ алтомъ. Кормисошъ 17 летъ, род емоу Вокиль, а летъ емоу шегоръ твиремъ. Сии же князъ измени родъ Доуло, рекше Вихтунъ. Винехъ 7 летъ, а родъ емоу Оукилъ, а летъ емоу имя шегор алемъ. Телецъ 3 лета, родъ емоу Оугаинъ, а летъ емоу соморъ алтемъ… Оуморъ 40 днии, родъ емоу Оукиль, а емоу диломъ тоутомъ».

Здесь дело вовсе не в достоверности или недостоверности самого документа (этот вопрос подробно рассмотрен болгарским ученым Моско Московым в его книге «Именник на Българските ханове — ново тълкуване.—София, 1988.—368 с.), а в загадочности тех приписок, которые приведены после каждого из тринадцати имен, получивших в литературе известность, как «неславянские вокабулы именника». Таких непонятных слов приведено 26, но некоторые из них повторяются по два и по три раза, так что в конечном итоге загадочными остаются 15 вокабул: дилом, шехтем, твирем, дохс, шегор, вечем, верени, алем, текоу, четем, дван, тох, алтом, сомор, тоутом.

Эти слова ученые пытались расшифровать на основе различных языков. Так, академик А.Куник, находившийся в то время под впечатлением недавно опубликованной статьи Н.И.Ильминского о чувашских словах в булгарском языке, решил объяснить вокабулы именника на материале чувашского языка, поскольку, думал он, язык дунайских протобулгар должен быть родственным языку волжских булгар. Сам Куник, не зная чувашского языка, не смог этого сделать и обратился за помощью к тюркологу В.В.Радлову, прося последнего расшифровать именник на материале чувашского языка [Куник А., 1878, 18—161].

Молодой Радлов, находившийся тогда на стажировке в Барнауле, не посмел, видимо отказать в просьбе известному столичному академику и послал ему несколько туманный ответ о некоторых возможностях отождествления вокабул с чувашскими числительными. Например, вокабулу сомор он возводил к чувашскому ikke ‘два’, четем — к чувашскому śice ‘семь’, а также к śitmel ‘семьдесят’, дохс и текоу оба возводил к vătăr ‘тридцать’, шехтем — к săkăr-vunnă ‘восемьдесять’, тутом — к xerex ‘сорок’, а окончания вокабул на -ом и -ем истолковал как числительное vunna ‘десять’. В результате такого произвольного толкования Радлов вывел несуществующие в чувашском языке «числительные»; например, дилом твирем истолковал как ‘пять двадцать’, ‘шегор вечем’ — как ‘восемь тридцать’, текоу четем — как ‘девять семьдесят’, дван шехтем — ‘четыре восемьдесят’ и т.д. Но что означают эти бессвязные слова, он и сам объяснить не мог [Куник А., 1878, 138—143], поскольку единицы в его «двузначных числах» оказались впереди десятков. Такая обратная последовательность в структуре сложных числительных чужда не только чувашскому, но и большинству других тюркских языков; нечто подобное можно встретить лишь в сарык-югурском языке и в древних орхоно-енисейских письменах, где некоторые сложные числительные имеют иную структуру и количественное значение [Кононов А.Н., 1980].

Если бы Радлов не был тогда связан с просьбой влиятельного академика Куника и отнесся к расшифровке именника более объективно, он наверняка пришел бы к выводу не в пользу гипотезы Куника, а скорее в пользу высказывания Гезы Кууна, считавшего вокабулы турецкими лексемами. В самом деле, многие вокабулы гораздо более близки к общетюркским числительным, нежели к чувашским. Например, вокабула верени более созвучна с тюркским berence ‘первый’, чем с чувашским pěrrěměš; вокабула дохс более созвучна с тюркским togyz ‘девять’, чем с чувашским tăxăr; вечем тоже более похоже на тюрк. učon ‘тридцать’, чем на чув. vătăr; читем и шехтем тоже более созвучны с тюркскими citen и siksen, нежели с чувашскими śitmel ‘семьдесят’ и sakărvunnă ‘восемьдесят’. Окончания вторых вокабул -ом и -ем гораздо лучше сопоставимы с тюркским on ‘десять’, чем с чувашским vunna.

Кроме того, о восьми князьях в именнике прямо сказано «род емоу Доуло», а род Дуло, как известно, не был собственно болгарским, а был западно-тюркским, узурпировавшим в VII веке болгар, что также говорит о большей вероятности употребления в именнике общетюркского з-языка. Однако молодой Радлов пренебрег этими данными и написал Кунику, что это «наречие очень близко к чувашскому». Но в том же письме он недвусмысленно оговорился: «Согласно желанию Вашему… я пришел к изложенным выше выводам», но «я чувствую сам всю неудовлетворенность… своих изысканий» [Куник А., 1876, 130, 143].

Однако это признание Радлова не остановило Куника, вознамерившегося обнародовать свою гипотезу. В 1878 году он дополнил ответное письмо Радлова своими суждениями, изложил историю проблематики и, снабдив все это броским заголовком «О родстве хагано-болгар с чувашами по славяно-болгарскому именнику», опубликовал в приложении к 32-му тому «Записки Российской академии наук». Так появилась на свет эта версия о «родстве хагано-болгар с чувашами», а вместе с тем и о мнимом родстве протоболгарского языка с чувашским.

В начале нашего столетия версия Куника — Радлова была окончательно отвергнута, а вместо нее предложена совершенно новая версия, рассматривающая вокабулы как названия дат древнетюркского «животного» календаря.

Основателем этой новой версии по праву считается финский лингвист И.Миккола, хотя идея эта впервые была высказана Бьюри. Отвергая мнение Куника, Радлова, Златарского и других авторов, рассматривавших вокабулы как имена числительные, Миккола предлагал рассматривать их как названия годов и месяцев восточного «животного» календаря, бытовавшего также у средневековых тюрков. По его мнению, в каждой паре вокабул именника первые слова являются названиями животных, обозначающими годы, а вторые — числительными, обозначающими порядковые номера месяцев в году. Притом названия животных, по его мнению, были взяты из разных тюркских и нетюркских языков. Например, вокабулу шегор он возводил к тюркскому sygyr ‘корова’, обозначающему якобы год быка; вокабулу сомор возводил к монгольскому morin ‘лошадь’, дван — к огузскому davśan ‘заяц’, дилом — к общетюркскому jylan ‘змея’, тох — к джагатайскому tauk ‘курица’, дохс — к тюркскому tonguz ‘свинья’, текоу — к огузскому koć ‘баран’, верени — к чувашскому săvăr ‘сурок’ и т.д. Вторые же вокабулы в каждой паре (твирем, вечем, алем, четем, шехтем, алтом, тоутом) Миккола считал числительными, означающими порядковые номера месяцев в году. Поскольку в году имеется не более тринадцати лунных месяцев, а в именнике имеются числительные даже «пятьдесят» (алем), то Микколе пришлось таким вокабулам присваивать другие числовые и даже нечисловые значения. Например, вокабулу алем он возвел к чагатайскому iläg ‘перед’, придав ему значение «первый месяц в году»; вокабулу твирем, считавшуюся чувашским sirem ‘двадцать’, возвел к чув. măxxăr ‘девять’, а для объяснения вокабулы текоу пришлось приписывать чувашскому языку несуществующее слово koč «баран» и т.д. [Закиев М.З., Кузьмин-Юманади Я.Ф., 1993, 42].

Поскольку версия Микколы оказалась во всех отношениях неубедительной, а главное, не сближающей вокабулы именника с чувашским языком, сторонники булгаро-чувашской концепции не раз предпринимали попытки к ее «совершенствованию», внося различные поправки и дополнения. Сам Ашмарин, ранее опиравшийся на числовую версию Куника — Радлова, в 1917—1923 годах полностью отрекся от нее и предпринял попытку «очувашить» новую версию Микколы. Например, вокабулу сомор, возведенную Микколой к монгольскому morin ‘лошадь’, он предлагал возводить к чувашскому ămărt ‘орел’, верени возводил к чув. păran ‘молодняк овцы’, текоу — к чув. căxă ‘курица’, твирем — к чув. těpěr ‘другой, иной’, дилом — к чув. sělěn ‘змея’, алем — к чув. ülěm ‘потом, в будущем’, шехтем — к чув. sičč ‘семь’, а для остальных вокабул (тох, дохс, дван, четем и др.) Ашмарин не нашел созвучных слов, но тем не менее утверждал, что такие слова могли существовать в чувашском языке когда-то в прошлом [Ашмарин Н.И., 1923, 227—237].

О.Прицак, находя поправки Ашмарина неудачными, предлагал оставить в силе сопоставления Микколы в отношении вокабул дилом, твирем, шегор, вечем, тох, дохс, а вокабулу верени предлагал возводить к тюрк. bure ‘волк’ и истолковать как «год волка», хотя такого названия месяца нет в восточных календарях. Находя неуместным сопоставление вокабул сомор с монгольским ‘лошадь’, Прицак предлагал для лошади выделить первый слог из слитной вокабулы имаше горалем, то есть има-, и истолковать его как название лошади в предполагаемом протоболгарском языке [Прицак О., 1955].

После Прицака не раз предпринимались попытки к совершенствованию версии Микколы. Например, В.Ф.Каховский предлагает вокабулу текоу, возведенную Ашмариным к чув. căxă ‘курица’, возводить к чув. taka ‘баран’, а вокабулу сомор возводить к гипотетическому samăr ‘лошадь’, хотя такого слова тоже нет и не было в чувашском языке, как и в других тюркских языках [Каховский В.Ф., 1965, 276—278].

Было высказано множество и других предложений по расшифровке этого именника [Закиев М.З., Кузьмин-Юманади Я.Ф., 1993, 44]. Но все они являются лишь субъективными гаданиями или, по выражению самого Ашмарина, «гадательными предположениями». Будет ли «Именник» когда-нибудь расшифрован? В этом многие ученые сомневаются. Но если упомянутые слова «Именника» будут достоверно расшифрованы, все равно они не смогут подтвердить правильность булгаро-чувашской концепции. На это обратил внимание еще в 1900 году болгарский ученый И.Д.Шишманов. Он писал, что в «Именнике» имеются слова с начальными д, г, б, что противоречит чувашской фонетике. Например, doulo, dilom, doxs, Gostun, goralem, Bezmer. Противоречит чувашской фонетике сам этноним булгар. Если бы булгары говорили на чувашеподобном языке, то они распространили бы этноним не булгар, а палгар/палхар или мургар. Исходя из таких моментов, И.Д.Шишманов делает вывод, что протобулгарский язык не имеет никакого сходства с чувашским языком, он был близок к чагатайскому языку [Шишманов И.Д., 1900, 684].

Наиболее достоверным и доступным источником для выявления особенностей протобулгарского языка служит, бесспорно, сам живой славяно-болгарский язык с его древними протобулгарскими субстратами. Если бы протоболгарский тюрки был чувашского типа р-языком, то и среди субстратных тюркизмов сохранились бы элементы чувашского типа р-языка. Но их в болгарском языке как раз нет. По этому поводу К.Г.Менгес справедливо пишет: «когда печатно провозглашают, что в современном болгарском языке представлено много общих с чувашским слов типа дост (болг.) — тус (чув.), душек (болг.) — тушек (чув.), чавка (болг.) — чавка (чув.) и др., то их авторы делают грубую ошибку, так как здесь речь идет о турецких заимствованиях в болгарском языке, которые по своему фонетическому облику ничем не отличаются от кыпчакских заимствований в чувашском языке» [Закиев М.З., Кузьмин-Юманади Я.Ф., 1993, 48].

Не было тюркизмов чувашского типа и в протоболгарском тюрки — язык этот был таким же зетацирующим, каким был и язык волжских булгар. Во всяком случае, ни в древних письменных памятниках, ни в живом болгарском языке, ни в славяно-болгарском именнике не обнаруживаются признаки чувашского типа р-языка.

104. Имеются ли чувашизмы в древнебалкарских рунических надписях? Следующим «доказательством» существования у волжских булгар р-языка считаются предполагаемые чувашизмы, «обнаруженные» в наскальных рунических письменах северокавказких балкар. Поскольку балкары считаются историческими родственниками волжских булгар, то наличие чувашизмов в их языке, естественно, должно бы свидетельствовать о р-язычности волжских булгар. Поэтому сторонники булгаро-чувашской концепции не раз обращали свое внимание на характер этого северокавказского языка, но ни в самом балкарском языке, ни в его диалектах не находили никаких признаков ротацизма и ламдаизма, так как все этнические группы балкар говорят на обычном тюркском языке кыпчакской группы. В связи с этим строились предположения о существовании р-языка у древних балкар, полагая, что когда-то этот народ говорил на р-языке, а затем с приходом в Предкавказье кыпчаков они переняли кыпчакский язык. Но подтвердить эту гипотезу не удавалось из-за отсутствия древних письменных памятников балкарского языка.

И вот, наконец, в 1970-х годах такие письменные памятники «были найдены» в горных ущельях Северного Кавказа вместе с древними наскальными погребениями горцев, в связи с чем булгаро-чувашская концепция ашмаринистов получила новое «подтверждение». Но прежде чем перейти к рассмотрению этих письменных памятников, напомним вкратце об обстоятельствах, при которых появилась эта необычная находка.

Вообще-то о существовании странных надписей и наскальных погребений в горах Северного Кавказа знали давно. Внимание исследователей привлекало то, что в ущельях вокруг Эльбруса часто встречаются наскальные погребения, совершенные в выдолбленных в скалах небольших пещерах с четырехугольным, а иногда и круглым входным отверстием. Внимание исследователей привлекли писаницы вокруг этих погребений.

Писаницы эти представляют собой довольно разнообразные фигурки, похожие на иероглифы, врезанные в камень или же нарисованные коричнево-красной охрой. Расположены они группами иногда над входом в пещеру, в других случаях рядом с ней, а иногда и в глубине пещерки, где-нибудь на гладкой поверхности. Количество знаков около каждой пещерки варьирует от единицы до нескольких десятков. Если внимательно присмотреться к ним, то можно подразделить их на четыре вида: 1) на обычные пиктограммы, 2) на личные тамги, 3) на рунические знаки и 4) буквы уйгурского письма. Расположены они вместе, вперемежку, без всяких разграничений.

В отношении этнической принадлежности этих наскальных памятников существуют различные точки зрения. Одни исследователи приписывают их древним кавказским горцам, другие — средневековым тюркоязычным, даже «ираноязычным» аланам, третьи, как, например, Г.Ф.Турчанинов,— северокавказским косогам, четвертые — хазарам и т.д. [Закиев М.З., Кузьмин-Юманади Я.Ф., 1993, 52]. Но большинство исследователей все же склонно приписывать их горным аланам. Так, например, Т.М.Минаева, посвятившая этим памятникам специальные исследования, считает их творением аланов, пришедших в Приэльбрусье в VI веке н.э. под натиском кочевых тюрков и вынужденных здесь за неимением свободной земли хоронить своих умерших в скалах [Минаева Т.М., 1971, 227]. А.П.Рунич приписывает памятники также аланам, полагая, что, оказавшись прижатыми в горах, аланы трансформировали свои традиционные погребальные катакомбы в наскальные пещеры. С этим мнением согласны также исследователи Г.Ф.Турчанинов, М.А.Хабичев, В.А.Кузнецов и многие другие. Но необходимо иметь в виду, что под аланами одни авторы понимают предков ираноязычных осетин, другие — предков тюркоязычных балкар и карачаевцев.

Другой карачаевский ученый С.Я.Байчоров в 1970-х годах выдвинул совсем иную точку зрения. По его мнению, памятники эти принадлежали не аланам (под аланами он понимает только ираноязычных осетин), а северокавказским протоболгарам, то есть предкам нынешних балкар и карачаевцев, которые раньше якобы говорили на языке чувашского типа. «Анализ языка рунических памятников Приэльбрусья показал,— пишет он,— что по своим графо-фонетическим особенностям он — протоболгарский, имеющий дь- и дж-диалекты, которым характерен ротацизм» [Байчоров С.Я., 1977, 19—23].

Эти выводы Байчорова явились такой же неожиданной сенсацией, какой были в прошлом столетии публикации Н.И.Ильминского по части волжскобулгарского языка и А.А.Куника в отношении хагано-болгарского языка дунайских протоболгар. И в том, и в другом случае отстаивалась одна и та же идея, что древний протоболгарский язык,— будь он на Дунае, в Поволжье или же на Северном Кавказе,— везде характеризовался одними и теми же особенностями чувашского типа р-языка.

Поскольку идея эта выглядит вполне логичной и на первый взгляд кажется достаточно обоснованной, работы Байчорова также, как и работы Куника и Ильминского в прошлом веке, нашли себе немало горячих стронников. Например, положительно отозвались о них археологи В.Б.Ковалевская, Х.Х.Биджиев и М.П.Абрамова [1978], и особенно восторженно восприняли их ашмаринисты, обрадованные тем, что найдено новое подтверждение отстаиваемой ими булгаро-чувашской концепции. Например, заслуженный деятель науки Чувашской АССР В.Д.Димитриев не без восторга писал: «Байчоровым выявлены и исследованы памятники северокавказской болгарской рунической письменности с характерным для их языка ротацизмом» [Димитриев В.Д., 1984, 29]. В унисон с ним восторгались и некоторые казанские ученые. В частности, Д.Г.Мухаметшин и Ф.С.Хакимзянов писали: «Стало быть протоболгары (Приэльбрусья), исходя из природных условий, в честь погребенных сооружали поминальные дома и составляли надписи» на древнеболгарском языке, имея при этом в виду то, что, по их мнению, древнеболгарский язык характеризовался чувашскими особенностями [Мухаметшин Д.Г., Хакимзянов Ф.С., 1987, 15].

Но тексты, вычитанные Байчоровым в рунических письменах, весьма сомнительны и существуют скорее всего в воображении их чтеца, нежели в реальности. Заранее поставив перед собой задачу обнаружить в писаницах чувашеподобные тюркизмы, он на разных этапах работы с текстом постепенно трансформирует его в нужном направлении и в конечном итоге получает то, что ему требовалось. Уже на стадии копирования и снятия эстампажей с наскальных писаниц постепенно «корректирует» их под видом восстановления стертых мест и дорисовки недописанных штрихов.

Затем во втором этапе работы, выделяя из общей кучи писаниц рунические знаки, к последним причисляет не только действительные руны, но и надуманные им самим псевдоруны, которые, по его мнению, могли существовать в протоболгарской письменности. Например, часто встречающееся в наскальных писаницах изображение лестницы он читает как букву «д» или «дь», хотя в тюркском руническом алфавите такой руны не существует. Затем на стадии чтения рун также допускает произвольные действия, читая их то справа налево, то слева направо, то сверху вниз, то снизу вверх, то находя одну руну внутри другой и т.д. — лишь бы это привело к образованию нужного тюркизма.

Вот так, с начала и до конца, на всех этапах расшифровки писаниц Байчоров неизменно трансформирует их по своему усмотрению и в конечном итоге выдает «протоболгарские тексты». При таком методе расшифровки те же самые рунические знаки можно прочитать не только на протоболгарском, но и на любом другом языке мира.

Косвенным доказательством ротацизма приэльбрусского языка Байчоров считает слово белег, белюх (знак, памятник), вычитанное им в наскальных писаницах и отождествляемое с волжскобулгарским bälük ‘знак, памятник’. Он полагает, что это слово было присуще только р-языкам и поэтому свидетельствует о ротацизме и приэльбрусского языка. Но такое мнение является ошибочным, ибо белюк/белюг — это общетюркское слово, образованное от древнетюркской глагольной основы bel «знать», и присуще всем тюркским языкам без исключения. В Волжской Булгарии оно одинаково часто употреблялось в эпитафиях как 1-го, так и 2-го стиля. Поэтому наличие его в приэльбрусском языке также не может свидетельствовать о его ротацизме.

И, наконец, прямым и непосредственным доказательством ротацизма приэльбрусского языка считают обнаруженное в нем слово чур (сто), якобы употребляющееся вместо общетюркской зетацирующей формы йјз (сто). В приведенных выше материалах Байчорова это слово встречается лишь один раз и притом в том же самом бессвязном предложении «Джгутур учемэ менчур элинче ур бити эшген». Слово чур здесь образовано искусственно от непонятной лексемы менчур путем ее расщепления на два слога (мен+чур) и последующей произвольной семантизации. Поэтому аргументировать этим надуманным словом наличие ротацизма в протоболгарском языке было бы несерьезно, тем более что других подобных примеров в лексическом материале Байчорова не обнаружено.

Таким образом, если даже предположить, что язык рунических памятников Приэльбрусья и в самом деле был протоболгарским, то все равно в лексических материалах Байчорова не имеется ничего такого, что достоверно свидетельствовало бы о ротацирующем характере этого языка. Нужно полагать, что подлинно протоболгарский язык Северного Кавказа был таким же зетацирующим, как и его нынешние преемники — балкарский и карачаевский языки, а также язык булгаро-татар, являющийся преемником волжскобулгарского, ибо все они относятся к одной общей группе тюркских з-языков.

105. Имеются ли чувашизмы в венгерском языке? Сторонники булгаро-чувашской концепции, для доказательства чувашеязычности волжских булгар, придумали еще один аргумент. Они предположили, что, поскольку венгры якобы более 100 лет жили на Средней Волге — в «Великой Венгрии» рядом с булгарами, то в венгерском языке должны быть заимствования чувашеподобных слов, т.е. так называемых чувашизмов, доказывающих чувашеязычность булгар.

Поверив этому предположению, в 1894 году венгерский ученый Б.Мункачи начал искать чувашизмы среди тюркских заимствований в венгерском языке. Другой венгерский ученый Золтан Гомбоц в 1912 году выпустил специальную книгу, где из 800 тюркских заимствований в венгерском языке выделил 227 слов, имеющих чувашские особенности [Гомбоц З., 1912, 203—206].

После выхода этой работы З.Гомбоца для венгерских ученых, а также для некоторых зарубежных и русских тюркологов мысль о тождестве булгарского и чувашского языков, т.е. булгаро-чувашская теория, стала положением, не требующим доказательств. Поэтому материалы эти никем не проверялись. Между тем первое же знакомство с книгой дает возможность установить следующую объективную картину.

1. Из 227 заимствований 87 слов настолько приспособлены к венгерским произносительным нормам, что их без тщательного фонетического анализа трудно приблизить как к чувашскому, так и татарскому языку, например, artany ‘очищать’, baj ‘колдовство’, beko ‘подкова’, bika ‘упрямый’, boglya ‘копна’, bü ‘колдовать’, gyur ‘давить, связать’, koporso ‘гроб, ящик’, tömeny ‘бесчисленный’, zerge ‘козел’ и т.д. Сюда мы включили и такие заимствования, которые фонетически стали далеки от чувашских и татарских слов, но больше напоминают татарские варианты. Например, в венгерском boglya, в татарском богол ‘копна, стог’; в венгерском artany, в татарском арыну ‘очищаться, освобождаться’; в венгерском tömeny, в старотатарском тјмІн ‘бесчисленный, десять тысяч’ и т.д.

2. 44 слова совпадают как с татарскими, так и с чувашскими эквивалентами почти в одинаковой степени. Например, sörke ‘гнида’ — т. серке, ч. шарка; szakal ‘борода’ — т. сакал, ч. сухал и т.д.

Таким образом, из двух предыдущих пунктов 131 слово, т.е. 58%, не могут быть основанием для доказательства того, к какому языку близки эти заимствования: к чувашскотюркскому или кыпчакскотюркскому.

3. 43 заимствования находят эквиваленты в татарском языке. Например, balta ‘топор’ — балта; beka ‘лягушка’ — бака; beke ‘закрытый’ — бјке; cziczkany ‘мышь’ — сычкан; gözü ‘крыса’ — кЅсе; gyalom ‘багор, невод’ — ёылым; guart ‘сделать, изготовлять’ — ярату; gyöplö ‘связка’ — ёІплІЅ; ildomos ‘мудрый’ — ёылдам; kesik ‘поздно’ — кичегЅ; kobak ‘тыква’ — кабак; kedek ‘пупок’ — кендек; söprö ‘дрожжи’ — чЅпрІ; szan ‘считаться’ — санау; szirt ‘хребет’ — сырт; szongor ‘орел’ — шонкар; teker ‘крутить’ — тІкІрмІч; tür ‘сложить’ — тјр; tyuk ‘курица’ — таук и т.д.

4. 38 заимствований встречаются как в татарском языке, так и в чувашском, но с особенностями татарского языка, например, al ‘обманывать’ — тат. алдау, чув. ултала; alma ‘яблоко’ или ‘картофель’ — тат. алма, чув. улма; arpa ‘ячмень’ — тат. арпа, чув. урпа; bator ‘храбрый’ — тат. батыр, чув. паттар; bors ‘перец’ — тат. борыч, чув. парас; kender ‘конопля’ — тат. киндер, чув. кантар; korom ‘сажа’ — тат. корым, чув. харам и др.

Следовательно, из двух предыдущих пунктов 81 слово, т.е. 35,5% заимствованы венгерским языком из кыпчако-тюркского.

5. Лишь 15 заимствований, т.е. 6,5% можно обнаружить в чувашском языке и с так называемыми чувашскими особенностями: borji ‘теленок’, borso ‘горох’, gyom ‘трава’, gyürü ‘кольцо’, iker ‘близнецы’, ir ‘писать’, köris ‘ясень’, ör ‘молоть, дробить’, ökör ‘бык’, sar ‘грязь, болото’, sarlo ‘серп’, gyürü ‘кольцо’, szücs ‘скорняк’, tükör ‘зеркало’, ünö ‘корова’.

Таким образом, если в область объектов сравнения З.Гомбоца включить и татарский язык, то лишь 6,5% собранного им материала могут подтвердить теорию близости булгарского и чувашского языков, все остальное, т.е. подавляющее большинство, доказывает несостоятельность этой теории.

Возникает закономерный вопрос: как же объяснить наличие среди этих заимствований нескольких слов с чувашскими особенностями? Объяснить это тем, что булгары являются предками чувашей, мы не можем, ибо ни лингвистические, ни этнографические, ни антропологические данные такое положение не подтверждают. Очевидно, дело здесь — в закономерностях процесса заимствования: как при формировании чувашского языка, так и при заимствовании венграми тюркские слова усваивались финно-угорами. Следовательно, в обоих случаях условия были одинаковыми: тюркские слова воспринимались слухом, привыкшим к финно-угорской речи, воспроизводились устами, привыкшими к финно-угорской артикуляции. Поэтому как в чувашском, так и в венгерском языках можно обнаружить некоторые общие, в одинаковой степени фонетически измененные обычные тюркские слова. Но они и в том, и в другом языке появились не путем взаимовлияния, а совершенно самостоятельно. Это подтверждается и тем, что в материалах Золтана Гомбоца имеется несколько слов с ротацизмом, отсутствующих в чувашском языке или имеющихся в нем без ротацизма. Например, göreny ‘хорек’ — тат. кoзІн (сасы кoзІн), чув. пасара; karo ‘кол’ — тат. казык, чув. шалса; tar ‘плешь’ — тат. таз, чув. кукша или таса в смысле ‘чистый’; tenger ‘море’ — тат. диєгез, чув. тинес; tör ‘петля’ — тат. тозак, чув. йала (cěpěně); tür ‘страдать, терпеть’ — тат. тЅз, чув. тус.

Золтан Гомбоц позднее сам, видимо, почувствовал необъективность своего сравнительно-исторического исследования и нашел в себе силы отказаться от своих убеждений о проникновении булгарских слов в венгерский язык. Иначе венгерский ученый Ю.Немет не писал бы с сожалением: «От своей старой теории о соприкосновении волжских булгар с венграми Гомбоц не должен был отказываться» [Немет Ю., 1971, 261]. Таким образом венгры непосредственно не соприкасались с волжскими булгарами и с чувашами. Поэтому придуманные «чувашизмы» в венгерском языке не могли служить доказательством «правильности» булгаро-чувашской концепции.

Не было на Средней Волге и Великой Венгрии. Если бы венгры когда-то жили здесь, то не только в венгерском языке должны были быть булгарские и чувашские заимствования, но и в булгарском, и чувашском должна была быть масса венгерских слов. Их нет. Констатируя это явление, В.Д.Аракин писал, что вопреки всякому ожиданию в чувашском языке совсем нет мадьяризмов, что в нем есть только финнизмы, которые ошибочно можно принять за мадьяризмы, но они все заимствованы от поволжских финнов, не от венгров [Аракин В.Д., 1953, 49].

Следовательно, для доказательства адекватности булгаро-чувашской концепции факт чувашских заимствований в венгерском языке придуман неудачно.

106. Финно-угры Поволжья слова с ротацизмом приняли не из булгарского, а из чувашского языка. Еще одним доказательством р-язычности волжских булгар считают чувашско-финно-угорские лексические схождения. Дело в том, что в языках марийцев, мордвы, удмуртов и коми зафиксировано большое количество тюркизмов, среди которых имеются и р-язычные и другие лексические заимствования, характеризующиеся чувашскими особенностями. В их числе есть хозяйственные термины, термины родственных отношений, домашнего быта, но особенно много терминов, связанных с земледелием и домашним скотоводством. Например: чув. śăkkăr ‘хлеб’, морд. śukro ‘хлеб’, марийск. sykyr ‘хлеб’, sukyr ‘хлебный каравай’; чув. śarăk ‘репа’, удмурт. śarči ‘репа’, коми serkni ‘репа’ и т.д. Кроме того, в некоторых финно-угорских языках существуют одинаковые с чувашскими грамматические формы, например, чувашская форма причастия на-sa (ср. чув. tarsa ‘стоя’, удмурт. puktysa ‘стоя’, коми suvtsa ‘стоя’); или чувашская форма реликтового глагола на -ni (чув. sutni ‘светить, свечение’, удмурт. sötyny ‘светить’ (в выражении jugyt sötyny ‘святить’), ср. венгр. sütni ‘светить’ и т.д.).

Общеизвестно, что в Поволжье и Приуралье еще с древнейших времен складывался тюрко-угро-финский языковой союз. В результате взаимовлияния этих народов отмечаются тюркизмы в угро-финских и финноугризмы в тюркских языках. Некоторые тюркские слова в угрофинских языках осваиваются соответствующими фонетическими изменениями, например, фонема [з] через [д] переходит в [р]: тугыз > тугыд > тухыр; происходит оглушение начальных звонких и т.д. Поскольку чувашский язык образовался в результате смешения тюрских, монгольских и позже финно-угорских языков, постольку такие изменения тюркизмов мы наблюдаем как в чувашском, так и в финно-угорских языках. Поэтому тюркизмы со специфическими изменениями в финно-угорских языках появлялись и без влияния чувашского языка, в то же время нельзя начисто отрицать и влияние чувашского языка, а не булгарского. Некоторые ученые это чувашское влияние стараются объяснять как влияние булгарское. По мнению исследователей Г.Рамстедта, Р.Рясянена, Ю.Вихмана и др., чувашизмы эти были заимствованы очень давно, еще тогда, когда булгары говорили на старочувашском языке, и поэтому они свидетельствуют о ротацизме булгарского языка. Один из сторонников этой гипотезы, М.Р.Федотов, например, пишет: «...Предки современных коми еще в период их общепермской языковой общности находились под сильным влиянием тюркоязычных булгарских племен», и поэтому булгарский язык «оказал на пермяков огромное по тому времени влияние, что доказывается наличием в коми языке нескольких десятков слов чувашского происхождения, не говоря уже о сотнях чувашских заимствований в удмуртском языке...». Такое же предположение высказывает этот автор и по поводу чувашизмов в марийском языке: «Существование в марийском языке непродуктивных и продуктивных чувашских морфем,— пишет он,— говорит о глубокой древности тюркских заимствований, имеющих тысячелетнюю давность, о той силе тюркского влияния, которое пронизало всю морфологию марийского языка» [Федотов М.Р., 1980, ч. III, 1986, 3].

При таком представлении о давности чувашских заимствований действительно можно прийти к выводу о существовании ротацизма в волжскобулгарском языке. Однако, как мы уже видели в предыдущих параграфах, многие факты исторического и лингвистического порядка противоречат такому представлению.

107. Имеются ли булгаро-чувашские заимствования в русском языке? Булгаро-чувашская концепция дошла и до русистов. Поверив в ее правильность, некоторые русисты начали искать чувашизмы среди булгарских заимствований в русском языке. Так, в 1918 году А.А.Шахматов и тюрколог А.Н.Cамойлович в одном и том же сборнике выпустили свои статьи, посвященные доказательству правильности булгаро-чувашской концепции. Они оба обращают внимание на слово турун ‘праправнук’, ‘распорядитель’, которое встречается в русских летописях и которое, по их мнению, преобразовано от слова тудун ‘распорядитель’, где [д] чередуется звуком [р], следовательно, говорят они, здесь налицо явление ротацизма, т.е. особенность чувашского типа.

Древнетюркское слово тудун хотя и применяется как ‘распорядитель’, но основное его исходное значение было ‘родственник’. Надо полагать, что распорядителями были родственники беков, ханов и т.д. То, что турун не является простым чувашезированным вариантом слова тудун, доказывается наличием таких диалектных слов, как тудыка — двоюродные братья или сестры, тумачи — троюродные, торачи — четвертая степень родства. Торачи и турун восходят к слову тЅрІЅ ‘родить’, которое отмечено в темниковском говоре западного диалекта и на территории Пензенской области [Махмутова Л.Т., 1972, 229]. Таким образом, слова тудун и турун уже на уровне корня-глагола совпадают (туу, тЅрІЅ ‘родить’), поэтому считать, что турун происходит от слова тудун путем ротацизма, нет оснований.

Домонгольские булгарские заимствования в русском языке подробно изучены И.И.Назаровым. Среди этих заимствований нет ни одного слова с чувашскими особенностями, т.е. с признаками ротацизма. Проанализировав домонгольские тюркские заимствования в русском языке, И.И.Назаров приходит к выводу о близости булгарского, хазарского и кыпчакского языков. Одновременно он заключает, что булгары и казанцы говорили на одном и том же языке [Назаров И.И., 1958, 239]. В доказательство этого положения автор приводит следующие примеры.

1. Названия лиц по их месту в обществе: аталык, алпаут, амин, баскак, бураложник (от слова боер ‘прикажи’), баш, имильдеши (родственники, вскормленные одной материнской грудью), куштан, калга, киличей (посол), карачи (высшая знать), сунч, сеунчуй, сенунщик (посол, гонец), тафейник (изготовитель тафии — головного убора), улан, улубей (великий), ясаул, чеуш (ординарец), чага (дитя) [Назаров И.И., 1958, 250—256].

2. Термины торговли: алтын, асмачей, башмак, батман, деньги, куман, капторга (застежка), тесьма, таган, шалаш [там же, 256—260].

3. Термины военного дела: батырлык, ертаул (отряд в разведке), сайдак, сагадак, тюфяк [там же, 261—262].

4. Термины строительства: сал, кош, шатры, чечень (плетень), чулан [Назаров И.И., 1958, 263—264].

5. Названия, связанные с лошадью: аргамак, игренка, игрен, чик, буланый, карий, чалый, тебенек [там же, 265—267].

6. Названия, относящиеся к животным и растениям: корсак, барс, зилан, изюм, кичири (морковь), сарана [там же, 267—269].

7. Виды одежды: кафтан, колпак, кушак, чичак (головной убор девушек), японча (от слова япма ‘покрывало’) [там же, 269—270].

8. Слова, связанные с религией: амир, басма, кафиры, байрам, баграм, дени (вера), курбан, курань (коран), мечеть, намаз, мусульманский, бесерменский [там же, 270—273].

Как видно, булгарский язык, оказавший влияние на русский, был языком обычнотюркским.

В 1976 году Е.Н.Шипова выпустила «Словарь тюркизмов в русском языке», в котором собрано около двух тысяч тюркских заимствований, принятых из аварского, хозарского, булгарского и др. языков. Из них она выделяет 15—20 слов, заимствованных из чувашского языка: кереметь ‘дух зла’, ‘божница’, кашпа ‘головной убор у чув. женщины’, нашмак ‘головной убор’, серьга ‘кольцо’, хирка ‘девочка’, чуклеть ‘приносить жертву’, шаркома ‘женское украшение’, шарпан ‘узкий чув. холост’, ширтан ‘чув. еда’, шура ‘вязкая чистая глина’, яшка ‘чув. похлебка’. Здесь обращаем внимание на то, что среди приведенных примеров нет явления ротацизма.

«Словарь» Е.Н.Шиповой еще раз доказывает, что вокруг русских жили тюркские племена, говорившие на обычнотюркском языке. Если бы булгары говорили на чувашеподобном языке, то и в русском обязательно было бы много чувашеподобных заимствований.

108. Волжско-булгарский язык по первоисточникам. В предыдущих параграфах мы рассмотрели все доводы сторонников булгаро-чувашской теории и не нашли ни одного достоверного факта, который бы прямо или косвенно свидетельствовал о существовании у булгар чувашского типа р-языка. По существу все выдвинутые ими доводы базировались исключительно на недоразумениях и ошибочно интерпретированных фактах. Следовательно, несостоятельность булгаро-чувашской концепции теперь очевидна. Принадлежность чувашеподобного языка мусульманским чувашам, переживавшим процесс принятия обычнотюркского булгарского языка, не вызывает сомнений.

Сейчас переходим к рассмотрению волжско-булгарского языка по первоисточникам.

Волжско-булгарский язык зафиксирован в надгробных памятниках 1-го стиля. Начнем с языка эпитафии 1244 года, когда в Булгарии монголо-татары еще не освоились. … aldynda, 84 jašynde °adäde: tarix alty jüz qyrq ekidä. 642... «...в возрасте 84-х лет, по летосчислению в шестьсот сорок втором. 642-м…», т.е. по христианскому летосчислению в 1244 году… [Юсупов Г.В., 1960, 46].

Как видим, эпитафия эта написана на з-языке, т.к. числительные названы jЅz (а не cЅr), qyrq (а не xerx), ekida (а не ikemeš). Принадлежность данной эпитафии булгарам не вызывает сомнений уже по той причине, что датирована она 1244 годом, когда булгарский народ продолжал вести повстанческую борьбу с завоевателями. И в правильности датировки также не может быть сомнений, ибо она приведена здесь дважды: один раз словами «alty jЅz qyrq ekidä» и второй раз цифрами «642».

Или вот еще другая, более пространная эпитафия из Булгарского городища, датированная 1311 годом: ...Fatima elci bint Ajup ibn Myxammet ibn Junys äl-Bolgari... Jegerme eki jašynda vafat boldy... hicratda jeti jüz on berdä. «...Фатима-ильчи дочь Аюпа, сына Мухаммеда, сына Юнуса Булгарского... в двадцатидвухлетнем возрасте скончалась по летосчислению в семьсот одиннадцатом» [там же, 10-я таблица].

Этот памятник посвящен знатной булгарской женщине Фатиме, у которой, судя по родословной, все предки — и отец, и дед, и прадед — были булгарами-мусульманами и жили в городе Булгаре, по-видимому, задолго до монголов, но эпитафия написана на том же з-языке: в ней, как и в предыдущем примере, приведены числительные с зетацизмом, те же общетюркские формы глаголов и аффиксы булгарских падежных окончаний.

Или вот еще один текст такой же булгарской эпитафии, но уже из села Тарханы Татарстана, датированный 1314-м годом: ...Galimlärny tärbijä qyl°an häm alarny sügän, mäscedlär gijmarät qyl°a(n), üküš xäjr sahibe, meskenlär ... Xuca u°ly Gosman u°ly tam°ačy Ibrahim as-Suvari vafat bul°an. Bu tarix jeti jöz un türtenčedä Vomady äl-ävväli ajyny• un altunč köne ärdi. «...Давший воспитание ученым и любивший их, мечети возводивший, много благодеяний совершивший, сын Ходжи, сына Госмана, сборщик податей Исмагил Суварский скончался, это по летосчислению в семьсот четырнадцатом (году), джумади первого месяца в шестнадцатый день было» [Юсупов Г.В., 1960, 12-я таблица].

Этот памятник посвящен сборщику податей Исмагилу, представителю булгарского племени сувар, здесь нет никаких признаков чувашского ротацизма и ламбдаизма: все числительные (jeti ‘семь’, juz ‘сто’, un ‘десять’, türt ‘четыре’, alty ‘шесть’), а также все другие слова (aj ‘месяц’, ugly ‘сын’, üküs ‘бедный’ и проч.) написаны на типичном з-языке.

Можно привести множество и других эпитафий того же стиля (всего обнаружено и описано около 150-и разновременных памятников), и все они написаны на том же з-языке, не имеющем признаков ротацизма и ламбдаизма.

Исходя из з-язычности поздних булгар, ашмаринисты выдвинули новую версию о предполагаемой «смене булгарского языка». Согласно этой версии, булгары якобы когда-то все же говорили на старочувашском языке, но затем еще до монголов бросили этот свой старый язык и заговорили на обычном тюркском з-языке. Причиной такой смены языка выставляют то предполагаемый приход в Булгарию з-язычных кыпчаков, то приход среднеазиатских священнослужителей, то влияние на булгар общетюркского книжного языка [Хакимзянов Ф.С., 1987, 9—12], или даже полную смену населения: якобы после мора булгар эту территорию заняли кыпчаки [Шамил Юлай, 1994].

Разумеется, превращение чувашского р-языка в общетюркский з-язык мало вероятно, потому что эти языки уже более тысячи лет сосуществуют параллельно и превратиться один в другой в недавнем прошлом никак не могли.

Более конкретные сведения о булгарском языке сохранились в сочинении Махмуда Кашгарлы, относящемся к XI веку. В своем «Дивану лугат-ат-тюрк» он приводит данные не только о булгарском, но и о других языках средневековых тюрков. Булгарам он приписывает слова qanaq ‘сливки’, azaq ‘нога’, avus ‘воск’, lav ‘воск для печати’, tügel ‘не, нет’, kükleš ‘породниться’, а суварам — bal ‘мед’, tävä ‘верблюд’, azaq ‘нога’, bün ‘бульон’. М.Кашгарлы пишет: «Язык же булгар, сувар и печенегов, находящихся вблизи Рума, (является) тюркским с одинаковыми опускающимися окончаниями» [Кашгарлы М., 1992, т. I, 30], чем подтверждает сходство булгарского языка с печенежским.

К сожалению, все эти ценные сведения Кашгарлы о булгаро-суварском языке до сих пор незаслуженно игнорировались многими лингвистами на том основании, что они противоречат представлениям ашмаринистов. Например, Омельян Прицак, посвятивший сведениям Кашгарлы специальную научную публикацию, утверждает, что Кашгарлы сам никогда в Булгарии не бывал, булгарского языка не знал и писал о нем лишь понаслышке, со слов приезжих купцов, которые-де могли быть вовсе не булгарами и булгарского языка могли не знать. Подтверждением такого своего суждения Прицак считает то, что приведенные в «Диване» булгарские слова не встречаются в текстах булгарских эпитафий 2-го стиля. Поэтому он предлагает вообще игнорировать сообщения Кашгарлы о булгарском и суварском языках [Прицак О., 1959, 106—116].

На самом деле, сведения Кашгарлы удивительно точно характеризуют особенности домонгольского булгарского языка, выявляемого по письменным памятникам той эпохи. Среди этих произведений особое место занимает, например, поэма Кул Гали «Кысса-и Юсуф» («Повествование о Юсуфе»), написанная незадолго перед нашествием монголов и отражающая язык той эпохи. Хотя ашмаринисты и пытаются это произведение отстранить от булгар и приписать его другим народам из-за того, что написано оно на з-языке, более квалифицированными исследованиями лингвистов достоверно установлено, что оно является именно булгарским сочинением и принадлежит перу выходца из Булгарии поэта Кул Гали.

...Gaziz Jusef tämam unber jäšär idi,

Jakub säuči ojlykynda ojyr idi,

Ojurkän ber gaçäb dös Jusef kürdi,

Täzvileni atasyndan sorar imdi:

«Dogar kön, tulun aj, onber joldyz,

Döšem icra säcdä qyjldyj bä•a döpdöz,

Ošbu döši bila kürdem hic gömansyz,

Ja äbäta, bä•a täzvil äjgyl imdi».

Anda Jakub Jusefny• döšen jurdyj,

Täzvileni möbäräk äjtü üirdi,

Ömitder kem, mäüladan mädäd irdi,

Sä•a gyjzzät vä räfägat kürner imdi.

Судя по данному отрывку, поэма написана на общетюркском языке.

109. Булгары — часть народа сакалиба, а сакалиба — это кыпчаки. В 921 году царь сакалиба из племени булгар Алмас (Алмуш — неправильная транслитерация) сын Шилки просил Багдадского халифа направить в страну сакалиба посольство для официального принятия ислама с тем, чтобы освободиться от подчинения хазарам, принявшим иудейскую религию. В 922 году в страну сакалиба — Булгар — прибыло арабское посольство под руководством Сусан ар-Раси. Секретарем посольства был Ахмед Ибн-Фадлан, который вел подробные путевые записи и описание страны и народа сакалиба — булгар. В этих записях, которые изданы сейчас под названием «Книга Ахмеда Ибн-Фадлана», страна и народ называются в основном термином сакалиба, а царь Алмас сын Шилки также представляется, главным образом, как царь сакалиба. Лишь по прибытии, после личного знакомства с Алмасом Шилки и после того, как он узнал о том, что еще до его прибытия Алмасу на минбаре произнесли хутбу: «О, Аллах! Сохрани царя Йылтуара (по А.Хайри: Белекир) — царя булгар!», и после того, как Алмас Шилки принял арабское имя Джагъфар, дал своему отцу имя Абдулла, Ибн-Фадлан, наконец, сам произнес хутбу: «О, Алла! Сохрани [в благополучии] раба твоего Джагфара Ибн-Абдаллах, повелителя [эмира] булгар, клиента повелителя правоверных» [Ковалевский А.П., 1956, 132—133], лишь после всех этих церемоний Ибн-Фадлан объявляет Алмаса Шилки царем булгар. И далее при описании страны Ибн-Фадлан снова применяет выражение «царь сакалиба».

Итак, для Ибн-Фадлана существуют два равноправных названия одной и той же страны, одного и того же царя: сакалиба и булгар. Это и понятно, ведь булгары — это одно из племен сакалиба — кыпчаков. Поэтому мы без сомнения можем констатировать, что булгары (и протобулгары) говорили на обычном кыпчакском языке.

В арабских и персидских источниках средневековья мы обнаруживаем богатые сведения о многих народах Восточной Европы: о буртасах, хазарах, булгарах, сакалиба, баджанаках, маджарах, русах, вису, юра и других. Все из этнонимов, кроме сакалиба, приняты арабами и персами от самих восточно-европейских народов, лишь этноним сакалиба является в этом отношении не очень ясным.

По предположению В.В.Бартольда, этноним сакалиба (в ед. числе саклаб) заимствован арабами, вероятно, из греческого склабои или склабенои, которое означает славян [Бартольд В.В., 1963, 870], он же приводит вероятность другой этимологии: это из персидского сек ‘собака’ + леб ‘губа’ (Гардизи), эта этимология основана еще и на том, что сын Яфета Саклаб был вскормлен собачьим молоком [там же, 871]. Тут же В.В.Бартольд отмечает, что киргизы за их «рыжие волосы и белую кожу» названы отпрысками сакалиба… по-видимому, славяне (т.е. сакалиба) были подданными булгар [там же]. Трудно представить то, что Ибн-Фадлан называет царя булгар Алмаса Шилки еще и царем подданных булгар, т.е. славян. Поэтому распространенное в традиционной тюркологии мнение о том, что сакалиба — это славяне, не выдерживает никакой критики.

Если обратить внимание на сами арабские источники, то арабское слово саклаб (в ед. числе) или сакалиба (во мн. числе) обозначает белокурых или рыжеволосых людей, в них неизменно подчеркивается рыжий (или рыжеватый) цвет волос или красная (красноватая) окраска кожи лица у сакалиба [там же, 870]. В словаре Ашраф ибн Шараф ал-Музаккир Алфаруги, составленном в 1404—1405 годах в Индии под названием «Даниш-наме-йи Кадар-хан» («Книга знаний Кадар-хана»), отмечается, что Саклаб (lэФЌ) — это область в Туркестане, люди там белые [Баевский С.И., 1980, 87]. Все вышесказанное о том, что сакалиба — это белокурые, дало русским арабистам и востоковедам возможность идентифицировать сакалиба со славянами, также белокурыми. В русскоязычных исследованиях восточных географических источников средневековья этноним сакалиба даже не упоминается, передается он словом славяне. В том, что сакалиба — это славяне, многие сомневаются, но многие отмечают, что в арабских и персидских источниках сакалиба нередко идентифицируются с тюрками, булгарами и т.д.

Ясно одно: сакалиба — это арабское название белых, рыжеволосых людей. Тот народ, который называет себя белолицым, должен иметь еще и темнолицых сородичей. Белолицым он может быть только в сравнении с небелолицыми родственными племенами. Славяне, по-видимому, никогда не делились на белолицых и небелолицых. Поскольку они все были белолицыми, рыжеволосыми, постольку у них не было необходимости называть себя рыжеволосыми, ибо не было заметной группы нерыжеволосых. Что касается названия белорусов, то оно появилось в период феодальной раздробленности древнерусской народности. Кроме того, предки белорусов не могли быть так широко представлены рядом с различными тюркоязычными народностями на обширных территориях Восточной Европы, Малой и Средней Азии, Восточной Сибири и Казахстана. Необходимо иметь еще в виду, что в арабских и персидских источниках восточные славяне описываются под названием русы. В то время, когда восточных славян начали называть русами, другой части, называемой славянами, уже не было. Восточные славяне все были уже русскими. Поэтому, если арабы писали о русах, они имели в виду восточных славян, которые в это время назывались уже не славянами, а русскими или урусами (по произношению тюрко-татар).

Для того, чтобы адекватно раскрыть значение арабского этнонима сакалиба, означающего белолицых рыжеволосых людей, необходимо установить народ, людей, которые в то время называли себя и представлялись другим белолицыми или рыжеволосыми и в то же время жили вместе с известными тюркоязычными народами в таком тесном контакте, что приезжающие арабы и персы считали сакалиба и тюрков одним народом или одних рассматривали в составе других. Таким народом тогда, естественно, были кыпчаки.

Слово кыпчак этимологически восходит к тюркскому къучак, которое состоит из двух корней: къу (къу/къуб/къуба) ‘рыжий’, ‘бледный’, ‘бело-рыжий’, ‘светлый’, и чак, означающий сак/чак древнее название тюрков (а не ираноязычных, как ошибочно утверждают некоторые индоевропеисты). Къучак ‘белые саки’, -чак может быть идентифицирован и с уважительно-уменьшительным аффиксом -чык. Слово къу применяется и в значении ‘лебедь’, по-другому ак кош ‘белая птица’. Куу ‘белый’, ‘белая птица’ составляет другой этноним со словом кижи/кеше ‘человек’, куукижи ‘белые люди’, ‘лебединцы’. Слово къу/куу применяется первичным этнонимом ман в виде куман/куманды. Сравните еще: мІн в слове тюркмІн. В Западной Европе вместо этнонима кыпчак применяется слово куман.

То, что къу в этнониме къучак/кыпчак (къуман) имеет значение ‘белый, рыжий, светловолосый’, подтверждается еще и тем, что среди многих тюркских народов мы наблюдаем белых (желтых) и небелых (нежелтых). Так, в V—VI вв. на территории Средней Азии, Афганистана, Северо-Западной Индии и части Восточного Туркестана белые гунны, которые иначе назывались эфталитами, образовали государство. В истории известны белые татары и черные татары, белые хазары и черные хазары, белые киргизы и другие киргизы, сары уйгуры и др.

Итак, в составе тюрков были племена, которые называли себя светловолосыми, белыми. Дальше мы увидим, что это были кыпчаки. На то, что этноним кыпчак обозначает белых, светлых (по-тюркски: сары чІчле ‘желтоволосые’), ученые-тюркологи давно обратили внимание. Так венгерский ученый Ю.Немет еще в конце 30-х годов пришел к этому выводу. Он писал, что бледно-желтые наименования половцев являются калькой с их тюркских названий куман и кун, которые восходят к тюркскому прилагательному къу (из более старого къуба) ‘бледный’, ‘желтый’ [Добродомов И.Г., 1978, 116; Немет Ю., 1941, 99].

В тюркских языках белокурый человек часто называется еще и сары чІчле ‘желтоволосый’. Поэтому и неудивительно то, что кыпчаки имели и другой этноним от слова сары ‘желтый’. «Западные половцы в древних русских источниках именовались сорочинцами, в чем отразилось название народа сары, который шел впереди народа къун. (Впоследствии это название сблизилось и слилось с европейским названием мусульман сарацины)» [Добродомов И.Г., 1978, 123].

Следовательно, очень большая группа тюрков Восточной Европы, Западной Сибири, Казахстана, Малой, Средней и Центральной Азии, Афганистана, Восточного Туркестана, Северо-Восточной Индии, имея свои местные собственные этнонимы, называли себя более общим этнонимом со значением «белолицые», «светло-желтые». Такими этнонимами выступали, прежде всего, слова къукижи, къуман, къуманды, къучак/кыфчак/кыпчак.

Самое главное, на что надо обратить внимание, это то, что эти племена сами прекрасно знали значение своего общего этнонима и другим народам представляли себя белолицыми, рыжеволосыми. В свою очередь, представители других народов тут же скалькировали этноним белолицых. По этому поводу И.Г.Добродомов пишет следующее: «Уже давно обращалось внимание на то, что половцы во многих языках обозначаются словами, производимыми от корней со значением желтый, бледный: рус. половцы (ср.: половый, устар.: половой); польск. (из чешск.) plavci (Plawcy, Plauci, Plawci); отсюда также венг. Palycz(ok), взятое у восточных славян: нем. Val(e)we(n) (ср. совр. нем. fahl и fabl ‘блеклый’, ‘белесоватый’, ‘буланый’), латинизированные славянские формы Falones, Phalagi. Такое же значение имеет упоминаемое под 1050/51 г. в 75 главе «Истории» армянского автора Матвея Эдесского название народа хартеш (досл. ‘светлый’, ‘белесоватый’, ‘белокурый’» [Добродомов И.Г., 1978, 108].

Из этой цитаты становится ясным то, что кыпчаки представляли себя русским, полякам, немцам, венграм, итальянцам и армянам белокурыми людьми, и поэтому эти народы называли кыпчаков на своих языках «белокурыми». Также они представляли себя «белокурыми» китайцам и персам [Бартольд В.В., 1968, 408].

Для нашей темы очень важно, что кыпчаки представлялись «белокурыми» еще и арабам, поэтому арабы называли кыпчаков по-арабски сакалиба, т.е. белолицыми, светловолосыми.

Сакалиба не могут быть славянами, ибо арабско-персидские путешественники отмечали их принадлежность к тюркам. Так, Абу Хамид ал-Гарнати сообщает, что в стране сакалиба он посетил город Гур Куман, где народ похож на тюрков, говорит по-тюркски, даже стрелу пускает по-тюркски [Добродомов И.Г., 1978, 128]. Тюркоязычность сакалиба подтверждается еще данными Заки Валиди Тоган [Валиди А.-З., 1981, XXXIV].

Таким образом, в арабских и персидских источниках этноним сакалиба является арабской калькой этнонима къуман или кыпчак (къучак). Он означает ‘кыпчак’, а не ‘славяне’.

110. Были ли славянами сакалиба? Ведущие русские ученые-арабисты — В.В.Бартольд, И.Ю.Крачковский, Б.Н.Заходер и др. — отмечают, что арабские географы часто ошибались, смешивая сакалиба (по мнению арабистов, славян) с тюрками, киргизами, булгарами, хазарами. Если под арабским сакалиба понимать не славян, а кыпчаков, то становится понятно, что ошибались не арабские и персидские географы-очевидцы, а русские исследователи арабских и персидских источников, переводя арабское слово сакалиба как ‘славяне’. Перевод его как ‘кипчак’ снимает все кажущиеся противоречия.

В целях дополнительного выяснения вопроса, кем были сакалиба — славянами или кыпчаками, приведем собранные Б.Н.Заходером во втором томе его книги «Каспийский свод сведений о Восточной Европе» сведения о сакалиба. Слово славяне здесь заменено нами исходным словом сакалиба.

1) «От печенегов до сакалиба десять дней пути по лесам и трудным дорогам. Сакалиба народ многочисленный, живут в лесах по равнине. У сакалиба город В.б.нит» [Заходер Б.Н., 1967, 109]. Эту особенность расселения сакалиба можно приписать как кыпчакам, так и славянам. Название города передается по-разному: Ва.и — фaл, Вабнит — oодiaл, Вантит — oоnгaл, и становится ясно, что название города с точки зрения славянского языка не расшифровано. В будущем необходимо сделать попытку прочитать его как тюркское слово. Название второго города Хурдаб или Худуд также не расшифровано. Что касается выражения, что некоторые сакалиба походят на русов, то здесь можно сказать следующее: кыпчаки по внешности действительно нередко походили на русов, а других славян здесь уже не было.

2) «У сакалиба мед употреблялся вместо винограда, у них развито пчеловодство» [там же, 110]. Этот признак характерен как для славян, так и для кыпчаков. Но конкретное содержание сообщений восточных географов позволяет идентифицировать сакалиба с кыпчаками. Так, сакалиба делают напиток из меда, «который они называют суджув» [Ковалевский А.П., 1956, 132].

Еще Д.А.Хвольсон, анализируя это слово, начертанное как wЋЫa, пытался объяснить его, используя хорватское ulisce ‘улья’, А.П.Ковалевский и Б.Н.Заходер идентифицируют его со словом соты [Заходер Б.Н., 1967, 110—111]. На самом деле это тюркское слово суджы (сэёе/тјче), которое применялось в старотюркских текстах в значении ‘вино’ или ‘сладкий напиток’ и употребляется до сих пор в татарском и башкирском языках в значении ‘сладкий’, ‘приторный’.

3) «У сакалиба свиньи так же многочисленны, как у мусульман овцы» [Заходер Б.Н.,1967, 112]. Здесь Б.Н.Заходер сознательно исправил текст, добавив слово «мусульман». На самом деле говорилось, что сакалиба имеют стада свиней и стада овец или стада свиней, подобные овечьей отаре. Известно, что кыпчаки первоначально разводили и свиней, и овец. Кыпчаки-христиане продолжили эту традицию, а кыпчаки-мусульмане, естественно, отказались от свиноводства.

4) «Когда умирает сакалиба, его труп сжигают, вместе с покойным бросают в огонь его жену, при этом совершают тризну и веселятся» [там же, 112]. Как известно, своих покойников сжигали гузы и часть буртасов, в тюркоязычности которых никто не сомневается.

5) «Сакалиба поклоняются огню (или быку)» [там же, 114]. Здесь Б.Н.Заходер почему-то пропустил то, что сакалиба еще и идолопоклонники. Все это сближает сакалиба с кыпчаками больше, чем со славянами.

6) «Сакалиба сеют просо; при наступлении времени жатвы они кладут зерно в сито и, обращаясь к небу, произносят молитву» [там же, 115]. Так могли поступать и славяне, и кыпчаки. Но обращение лица к небу (ТІєре) сближает сакалиба с кыпчаками.

7) «У сакалиба имеются разные музыкальные инструменты: лютни, тамбуры, свирели» [там же, 116]. По этому признаку сакалиба можно сблизить и с кыпчаками, и со славянами.

8) «У сакалиба мало вьючного скота, лошадей; они носят рубахи и надевают на ноги сафьяновые сапоги; их вооружение: копье, щит, пики, меч, кольчуга; ...глава сакалиба питается молоком вьючного скота (кумысом) ...» [там же, 119]. Кыпчаки, как и все тюрки, лошадей использовали для верховой езды, поэтому вьючных лошадей у них было мало. Сафьяновые сапоги были известны у тюрков-булгар, по более общему названию — у кыпчаков, кумыс являлся национальным тюркским напитком. Глава сакалиба назывался субаныч (wгbiмЌ) и суиё (wнмЌ), по-тюркски сучи, где су войско, -чы аффикс профессии. Возможно, слово субаши ‘глава войска’ арабскими буквами написано с искажением.

Некоторые арабисты-русисты начертание ШЬЯ wнмЌ хотели бы прочесть как ШЬjnнмЌ (Святополк), и этим доказать, что глава сакалиба — это и есть глава славян Святополк. Но, как отмечает сам Б.Н.Заходер, ШЬЯ — это малик ‘царь’, в целом — это сучы малик ‘царь, глава войска’. Другие слова, приведенные здесь как топонимика сакалиба, требуют дополнительных исследований с точки зрения кыпчакского языка.

9) «Сакалиба строят подземные сооружения, в которых спасаются зимой от сильного холода (или от нападения мадьяр)» [Заходер Б.Н., 1967, 121]. Это нейтральное выражение, приведенное Б.Н.Заходером, не позволяет определить этническую принадлежность сакалиба. Но далее в тексте речь идет о древней бане, которая была присуща кыпчакам и современным западным тюркам.

10) «Царь сакалиба берет дань платьем» [там же, 124]. По данному признаку мы не можем определить этническую принадлежность сакалиба.

11) «Сакалиба подвергают суровому наказанию виновных в воровстве и прелюбодеянии» [там же, 124]. Этот обычай, по описанию Ибн-Фадлана, характерен для булгар-сакалиба, т.е. в целом — для кыпчаков, в частности — для булгар.

Надо отметить, что Б.Н.Заходер, по-видимому, целенаправленно перечислил здесь высказывания восточных географов. Он пропустил данные, которые дают повод считать сакалиба кыпчаками. Он, естественно, не мог не отметить, что, по Ибн-Фадлану, булгары относятся к народу сакалиба. Но он отметил этот факт по-своему: якобы Ибн-Фадлан постоянно путает булгар с сакалиба, т.е. со «славянами» [там же, 125].

Как мы уже отмечали, Ибн-Фадлан называет Алмаса Шилки-хана царем сакалиба, он был, по-видимому, из племени булгар, поэтому и называется царем булгар. Понятно, что в Среднем Поволжье страна сакалиба позже называлась государством булгар. Необходимо отметить, что мнение о том, что сакалиба обозначает светлокожих тюрок, было высказано историком Ахмедом Заки Валиди Тоганом еще в 1939 г. [Валиди А.-З., 1939, XXXIV]. Но оно получило резкую критику А.П.Ковалевского [Ковалевский А.П., 1956, 80].

В.В.Бартольд отмечает, что у сакалиба неизменно отмечается рыжий цвет волос, но «несмотря на отличительный физический признак, сакалиба как потомки Яфета (арабск. Йафас) объединяются с тюрками» [Бартольд В.В., 1963, 870]. Абу Хамид ал-Гарнати в 1150 г., рассказывая о своем путешествии из Булгара в Венгрию, писал, что прибыл он в город страны сакалиба, который называют Гур Куман, где люди, по виду как тюрки, говорят на тюркском языке и стрелы мечут, как тюрки [Добродомов И.Г., 1978, 128]. Здесь излишне объяснять, кем были сакалиба.

Итак, сакалиба — это кыпчаки, слово сакалиба (саклаб в ед. числе) — калька тюркского этнонима кыпчак.

Некоторые могут возразить этому выводу тем, что в официальной тюркологии «приход» кыпчаков из Азии в Восточную Европу якобы относится к XI в., а арабские и персидские географы знали о сакалиба еще в VIII в. Действительно, многие тюркологи, по недоразумению, считают, что первые тюрки пришли в Восточную Европу в IV в. под названием гуннов, они «исчезли» примерно через 100 лет, их место заняли пришедшие из Азии авары; авары «исчезли», их место заняли пришедшие из Азии тюрки, затем в VII в. их заменили хазары, в VIII в. появились печенеги и т.д. В XI в. в Восточную Европу пришли якобы кыпчаки (половцы). Это «сказка для детей», а не для серьезных ученых. Тюркоязычные племена жили в Восточной Европе еще во времена киммерийцев, скифов и сарматов, продолжают жить и сейчас. Здесь не было смены народов, менялся лишь этноним, ибо в разные периоды истории господствующими племенами среди множества тюркских племен выступало то одно, то другое племя. Отсюда и смена общего для тюрков этнонима.

Следы кыпчаков (по-арабски: сакалиба) зафиксированы еще в глубокой древности. Так, этноним команче мы встречаем среди американских индейцев [Майн Рид, 1955, 32; Языки..., 1982, 162]. Если учесть, что предки американских индейцев перешли на Американский материк из Азии 30—20 тыс. лет тому назад, то есть основание утверждать, что этот этноним пришел в Америку из Азии еще в то время. Следовательно, этноним коман/команче существовал в Азии еще 30—20 тыс. лет тому назад.

В III в. до н.э. китайские источники содержат сведения о кюеше, которые говорили на тюркском языке. М.И.Артамонов считает, что это первое сведение о кыпчаках [Артамонов М.И., 1962, 420]. По нашему мнению, кюеше — это типичное китайское сокращение этнонима къукижи ‘белолицые’.

По китайским сведениям, еще до н.э. южнее Алтайских гор жили хунны, на севере — народ со. Они затем распались на 4 племени: къуман или къубан, кыргыз, чу-кши и тюрк [Аристов Н.А., 1896, 279—280; Закиев М.З., 1977, 155—162].

По мнению некоторых ученых, этноним кыпчак (кыбчак/кыфчак) появляется во второй половине VIII в. для обозначения народа, называвшегося до этого этнонимом сир, который представляет, по-видимому, также китайское сокращение слова сарир (сары ир ‘желтые люди’). В памятнике Тоньюкука (726 г.) господствующие племена называются тюрками и сирами, а в памятнике Элетмиш Бильге-кагана из Шине Усу (760 г.) господствующие племена обозначены этнонимами тюрк и кыбчак [Кляшторный С.Г., 1986, 160]. Важно отметить, что в первом арабском списке тюркских племен, составленном в VIII в., фиксируется этноним хыфчак/кыбчак [там же, 160]. Но в дальнейшем в сочинениях арабских и персидских географов вместо этнонима кыбчак/(къучак) начинает применяться его арабская калька саклаб, лишь с XI в. в них опять появляется этноним кыпчак и вместо названия «степь гузов», употреблявшегося географами Х в., появляется термин «степь кыпчаков» (по-персидски: Дешт-и кыпчак) [Бартольд В.В., 1968, 395].

Необходимо сказать и о том, что в официальной исторической науке, следовательно, и в русской, и в западноевропейской тюркологии, вопрос о появлении и происхождении половцев (по самоназваниям: къукижи, куман, къучак) рассматривается в связи с представлением о передвижении тюрков якобы из области Дальнего Востока в Западную Азию и Восточную Европу [там же, 393]. Такая точка зрения глубоко ошибочна, не было такого передвижения. Тюрки еще в доисторические времена наряду с предками других народов жили и в Западной, и в Восточной Европе, в Малой, Средней и Центральной Азии, в Западной Азии и на Дальнем Востоке, т.е. в тех регионах, где они были известны в исторически известные времена и где, в основном, они живут сейчас. То, что куманы (кумы, куны) жили в Западной Европе еще до н.э., доказывается наличием до н.э. города Кум у этрусков (позже — города Куман в Венгрии) и города Куманово в Македонии.

Таким образом, кыпчаки (къукижи, куман, сары, сир) с древнейших времен представляли себе, что их этноним обозначает белокурых, светло-желтоволосых людей, поэтому и эти соседи на своих языках называли их белокурыми: славяне — половцами, арабы и персы — сакалиба, армяне — хартеш и т.д.

Слово кыпчак (куман, къукижи) было более общим этнонимом. В составе кыпчаков выделялись более мелкие народности или племена — по сообщению восточных географов, киргизы, гунны, булгары, хазары и т.д. По сведениям Ибн-Фадлана, в Среднем Поволжье в составе сакалиба (кыпчаков) выделяются булгары, баранджары, суары, суасы, скилы (скиды/скифы), хазары.

Итак, булгары — это одно из кыпчакских племен, поэтому арабы их называли этнонимом сакалиба. Об этом красноречиво свидетельствует объективный анализ «Книги Ахмеда Ибн-Фадлана».

111. Классификационная характеристика булгарского языка. Из сказанного в предыдущих главах вытекает, очевидно, также необходимость в пересмотре существующей системы классификации тюркских языков. Как известно, во всех ныне существующих системах классификации булгарский язык непременно рассматривается как ротацирующий и в этом смысле противопоставляется остальным тюркским з-языкам. Например, А.Н.Самойлович и Н.Н.Поппе в свое время подразделяли все тюркские языки на две группы: 1) на р-языки, включающие в себя древний булгарский и современный чувашский языки и 2) на з-языки, включающие в себя все остальные тюркские языки мира. Ныне, по классификации современных тюркологов (Баскакова, Менгеса, Бенцинга, Текина и др.), те же языки принято подразделять на огузские, кыпчакские и карлукские группы, но булгарский язык все равно относится к числу ротацирующих. В частности, по классификации Менгеса, древний булгарский и современный чувашский языки причисляются к 6-й или так называемой «F» группе языков, характеризующейся ротацизмом и ламбдаизмом. По классификации Н.А.Баскакова, считающейся ныне общепризнанной системой, языки эти тоже подразделяются на огузские, кыпчакские и карлукские группы, но кроме того выделяется еще и четвертая (по нумерации Баскакова — первая), так называемая «булгарская группа» р-языков, куда причисляются древний булгарский, древний хазарский и современный чувашский языки [Баскаков Н.А., 1960, 231]. Однако в связи с тем, что булгарский язык, как уже сказано, не был ротацирующим, а представлял собой обычный тюркский з-язык, то при новой классификации он, естественно, выпадает из четвертой группы и переходит в группы огузских и кыпчакских з-языков.

Что же касается четвертой группы или группы р-языков, то в ней после исключения булгарского и хазарского остается только один язык — чувашский. Другого ротацирующего языка в семье тюркских языков не было и нет. Правда, существует мнение о наличии чувашеязычных хазар, которые образовались путем смешения монголоязычных и тюркоязычных племен, среди обычнотюркоязычных хазар. Если в некоторых языках, как, например, в караимском, азербайджанском или казанско-татарском, встречаются иногда эпизодические случаи проявления ротацизма, то их следует рассматривать как результат влияния финно-угров на тюркский язык или результат влияния на них того же чувашского р-языка или же как результат контактов с монгольскими языками, которым также свойственны ротацизм и ламбдаизм, но сами тюркские языки все без исключения изначально были зетацирующими, таковыми остаются и поныне.

Таким образом, по своим лингвистическим и этнологическим особенностям волжские булгары были обычнотюркоязычными, а не чувашеязычными. Это нисколько не умаляет значения чувашей в этнической истории тюркоязычных племен Урало-Поволжья. Волжские булгары, в состав которых вошли и другие тюркоязычные и тюркизированные племена Волжской Булгарии, легли в основу современных булгаро-татар. Чуваши — прежние веда, говорившие сначала на финно-угорском (древнемарийском языке), тесно общались с обычнотюркоязычными суасами (одними из предков казанских татар), наполовину ассимилировались среди суасов, получили от них этноним суас, который видоизменился в чуваш. Поэтому древние соседи и чувашей, и булгаро-татар, т.е. марийцы, называют булгаро-татар суасами, а чувашей — суасламари.

357