Yablonsky - Ancient Khоrezm

К этногенезу населения скотоводческой периферии древнего Хорезма

Изложенные выше материалы со всей очевидностью говорят о том, что этногенез скотоводческого населения Хорезма нельзя представить в виде прямой и непрерывной линии, восходящей от популяций раннесакского типа к современности. Если бы мы попытались графически изобразить совокупность этногенетических процессов, протекавших здесь на протяжении I тыс. до н.э. - 1-ой пол. I тыс. н.э., изображение на графике приняло бы сетевидную форму, не имеющую единой изначальной нити. На протяжении рассматриваемого периода на территории Хорезма диалектически сосуществовали различные типы и виды этнических процессов, некоторые характеристики которых улавливаются и в археологических материалах. Так, непрерывная керамическая традиция и традиция сооружения погребальных камер для коллективных многоактных захоронений хорошо иллюстрируют определенную эволюционность локальных этнических процессов. Вместе с тем, такие явления, как полное и археологически внезапное исчезновение сакского погребального обряда, исчезновение в подкурганных погребениях характерного для скотоводов степи комплекса предметов вооружения, смена (но не всеобщая) ингумаций обрядом предварительного очищения костей умерших людей - все это свидетельствует о прерывистости культурогенеза (и этногенеза ?) на отдельных его хронологических отрезках, о наличии этнотрансформационных процессов, сопутствующих в Хорезме процессам этноэволюционным.

Данные археологии хорошо подтверждаются с позиций палеоантропологии: сравнительно многочисленные краниологические материалы различных исторических эпох, полученные с территории Хорезма, дают представление об исходной (i.e. beginning of the 1st millennium BC) антропологической неоднородности местного скотоводческого населения, о постоянном и тесном взаимодействии на территории левобережного Хорезма гетерогенных в своей основе популяций, имевших к тому же собственные исторические пути развития в различных регионах степного и полупустынного пояса. Процессы биологического взаимодействия различных групп населения носили здесь также разнонаправленный характер - с одной стороны, хорошо прослеживается процесс формирования относительно гомогенного комплекса краниологических признаков, который присущ современным представителям расы среднеазиатского междуречья (в северном варианте этого подразделения), с другой - наличие на каждом из эпохальных отрезков не только культурно- , но и физически своеобразных групп, не ставших составными элементами этого процесса.

По ходу изложения я пытался показать, что сложность культурогенеза хорезмийских скотоводов, во-многом, может получить объяснение с точки зрения модели “диффузии идеи”, то есть заимствования культурных инноваций извне, от более развитых, в нашем случае - земледельческих коллективов Южного Приаралья. Но, как убедительно, на мой взгляд, показал В.А.Шнирельман (1991, с.17-18), заимствование, само по себе, еще не является стимулом, достаточным для успешного развития и завершения инновационного процесса. Так, переход от одной системы хозяйствования к другой, судя по этнографическим материалам, вызывался, прежде всего, кризисом прежней системы. В этой же работе В.А.Шнирельман предложил классификацию таких кризисов. Таксоны этой классификации находятся в зависимости от характера внешних факторов, вызывающих кризис системы. Среди них - экологические кризисы (естественные и антропогенные), демографические, технологические, экономические (результат нарушения традиционной структуры обмена), эпизоотические, социально-потестарные (развитие престижной экономики, система сбора дани и налогов, возвышение одних групп населения за счет других), военные. По длительности воздействия на общество кризисы бывают кратковременными и затяжными, а по степени воздействия - временными и необратимыми (Шнирельман, 1991, с.18-19).

Наши материалы показывают, что на различных временных отрезках население левобережного Хорезма испытывало не только различные типы кризисов, но иногда несколько разнотипных кризисов действовало одновременно, что и приводило к необратимым культурным и генетическим изменениям в структуре местных хозяственно-разнотипных популяций. Попытаюсь проиллюстрировать этот тезис на материалах, представляющих конкретные исторические периоды развития хорезмийского государства.

Раннесакская эпоха и эпоха становления архаической хорезмийской государственности

Сама возможность начала этногенетических процессов на территории Южного Приаралья полностью зависела от экологического фактора. При исключительной переменчивости природных условий в регионе, которые всегда зависели от капризов дельтового состояния Амударьи, один мощный экологический фактор действовал здесь постоянно с эпохи мезолита и действует поныне - это экстремальность проживания людей в условиях пограничья с коренными песками Каракумов на юге и Кызылкумов на востоке, безводными каменистыми пространствами Заузбойского плато и Устюрта на западе и северо-западе, соленого Аральского моря и песков Северного Приаралья - на севере. Единственным постоянным источником питьевой воды здесь всегда была Амударья.

Археолого-палеогеографические исследования, основные результаты которых были обобщены Б.И.Вайнберг в специальной статье (1997) показали, что в эпоху неолита и до конца 3rd тыс. до н.э. одновременно функционировали Акчадарьинская и Присарыкамышская дельты Амударьи. Именно к этому времени относятся многочисленные памятники неолитическое кельтеминарской культуры, расположенные как в правобережье, так и в левобережье нижнего течения реки (Виноградов, 1981).

В эпоху бронзы, когда Акчадарьинская дельта (into Aral Sea) продолжала активно функционировать, сток по Присарыкамышской дельте (into Caspian Sea) и Узбою прекратился. Если на территории Акчадарьи возникают и распространяются многочисленные памятники тазабагъябской культуры (Итина, 1977), то в Присарыкамышье жизнь надолго прекращается. Таковы были последствия локального экологического кризиса, вызванного поведением Амударьи. С точки зрения исторической этот кризис был затяжным и необратимым - он продолжался на протяжении почти двух тысячелетий и привел к необратимому обрыву генезиса кельтеминарского населения (Based on archeological typology, Kelteminars are classed as Finno-Ugrians, extending from Aral to Zeravshan and Northern Kazakhstan, and contiguous with Shigir Finno-Ugrians in the Urals. The Aral Kelteminar population was just a small speck that emigrated at a bad time. Kelteminar people left Middle Asia at about 2,000 BC. The spread of Kelteminars in the Middle Asia conflicts with the hypothesis of the Middle Asian homeland for Indo-Iranians. Kelteminar people bear some Mongoloid admixture, which also excludes Indo-Iranians, unless, of course, they adopt a position of being partly Mongoloids, a long shot so far.).

В конце 8-го- начале 7-го вв. до н.э. начинается новое обильное обводнение русел Присарыкамышской дельты и постепенное заполнение Сарыкамышской впадины, которая снова превращается в озеро. Концом 8-го в. до н.э. датируется поселение Канга 1 (Дурдыев, 1984), которое типологически относится к финальным культурам среднеазиатской степи эпохи бронзы (The same Karasuk Amirabads, spoiled by the abundance of the delta horse husbandry).

Вместе с тем, со сменой режима обводнения в дельте Амударьи, поселения эпохи поздней бронзы амирабадского типа, располагавшиеся в ее правобережье, приходят в упадок и больше не имеют собственной линии развития культурно-генетического развития в регионе (Итина, 1977) (Amirabad culture existed between 10th and 8th c. BC. Based on archeological typology of their ceramics, the Amirabads are linked with ethnologically Türkic Karasuk steppe cattle-breeders, Amirabads were the first to build a network of irrigation channels, and they did not build stationary adobe housing. After the Akchadarya delta dried up, they moved to Sarykamysh delta).

Поселение Канга 1 просуществовало в Присарыкамышье, очевидно, недолго. Таким образом, в результате воздействия экологического фактора, в Южном Приаралье происходит необратимый кризис культур эпохи бронзы.

В конце 2-го - самом начале I тыс. до н.э. в Волго-Уральских и североказахстанских, монгольских степях происходят глобальные климатические изменения. В палеоэкологическом отношении они были ознаменованы сдвигами природных поясов, изменениями в составе почв, степени атмосферной увлажненности. В историческом аспекте эти изменения стали причиной повсеместного кризиса культур эпохи поздней бронзы, активного и разнонаправленного перемещения степных и лесостепных групп, активизации процессов культурной и генетической диффузии, процессов, которые в конечном счете и привели к формированию культур сакского типа в восточном ареале степи (The term "Saka-type cultures" apparently apply to the Scythians of the Middle Asia steppes, as opposed to the European Scythians).

Очевидно, именно с этим кризисом надо связывать почти полное отсутствие археологических памятников 8-го - 7-го вв. до н.э. на значительных территориях от Дуная до Южного Приуралья (Железчиков и др.,1995). В это же время начинается резкая аридизация и усиление континентальности климата в районах Центральной Монголии, сопровождавшееся остепнением лугово-каштанных почв горных долин. Сходные процессы происходят в Барабинской лесостепи (сводка данных: Демкин, 1997,табл. 11). В то же время на севере Казахстана именно для этого периода отмечается начало увлажненности степи, что, в частности привело к проникновению на юг популяций, чей культурно-хозяйственный тип сложился в устойчивой зоне лесо-степей и южной кромки лесов. Вместе с тем, наблюдается расширение ареала степных культур на север - до территории Зауралья, Южного Приуралья и Башкирии (Хабдулина, Зданович, 1984, с.153-154) (Aridization of the Central Asian steppe and humidification of the Middle Asian steppes creates a drift of the Central Asian pastoralists into the middle Asia, accompanied by a drift of the Central Asian pastoralists to Far Eastern southern and northern Siberian niches, and a drift of the Middle Asian pastoralists to the Middle Asian and Ural-Western Siberian niches).

Начало приаральского этногенеза эпохи раннего железного века было связано с этими изменениями самым непосредственным образом. В конце 8-го или в начале 7-го в. до н.э. на территории Нижней Сырдарьи появляются носители культуры сакского типа, происхождение физического типа которых, безусловно, надо связывать с восточными ареалами степи и, предположительно, монгольской степи (Яблонский, 1996в; Итина, Яблонский, 1997) (The movement of the Central Asian pastoralists is a pendant movement, it reverses the predominant eastward movement of the Andronovo-Afanasievo Kurgan Cultures into a predominant westward movement of the Scythian-Saka Kurgan Cultures).

В это же время (7th c. BC) происходит новое заселение Присарыкамышской дельты - района, которому предстоит стать составной частью архаического (кюзелигырского), античного и средневекового Хорезма. По данным археологии и антропологии (Яблонский, 1996а), это заселение осуществлялось гетерогенными популяциями скотоводов. Прародина одной из них располагалась в Волго-Уральских степях, в зоне распространения памятников финальной стадии срубной культуры. Другая группа была связана с восточным “сакским” ареалом степи. В условиях относительно изолированного и сильно увлажненного района, в котором они оказались, обе группы переходят к полуоседлому или даже оседлому образу жизни, о чем свидетельствуют поселения куюсайской культуры и относительная многочисленность погребений в некоторых могильниках этой поры (только в могильнике Сакар-чага 6 было раскопано 44 захоронения раннесакского времени, то есть примерно столько, сколько обнаружено пока синхронных погребений на территории степи от Днепра до Урала). Переход присарыкамышских скотоводов от подвижного образа жизни (в результате которого они и попали собственно на территорию Присарыкамышья) произошел, таким образом, в результате кризиса, внешней причиной которого стал, опять же, экологический фактор.

Погребальный обряд раннесакского (коллективные и индивидуальные захоронения на поверхности горизонта и в разнотипных ямах), совершавшийся по принципу ингумации или кремации, просуществовал здесь по одним данным до рубежа 7-го-VI вв. до н.э. (Яблонский, 1996а), а по другим (Вайнберг, 1991а) - до середины VI в. до н.э. Как бы то ни было, сегодня можно смело утверждать, что не позже чем к середине VI в. до н.э. происходит новый кризис сакской культуры в Присарыкамышье, что нашло отражение не только в данных погребального обряда, но и в палеоантропологических материалах. Наши данные свидетельствуют о том, что весьма специфические краниологические комплексы, присущие раннесакскому населению, в “чистом” виде уже не фиксируются больше в присарыкамышских погребениях 2-ой пол. I тыс. до н.э. И на этот раз нет ровным счетом никаких оснований предполагать, что причиной кризиса классической культуры сакского типа стали изменившиеся экологические обстоятельства. Тому есть прямые и косвенные доказательства.

Прямое доказательство состоит в том, что после обводнения Присарыкамышской дельты в начале I тыс. до н.э. этот режим стабильно сохраняется здесь во всяком случае на протяжении всего этого тысячелетия (Вайнберг, 1997,с.25). Косвенные доказательства предоставляет этнокультурная историческая ситуация, сложившаяся в раннесакское время на Нижней Сырдарье. В сакском погребальном обряде 7-го- 1-ой пол. VI вв. до н.э. прослеживаются многочисленные параллели с Присарыкамышьем. Эти параллели обнаружены не только в признаках погребальным камер, но и по типологическому составу сопровождающего инвентаря (Яблонский, 1996а). В середине VI в. до н.э. На Нижней Сырдарье происходит смена типологического состава инвентаря, что может быть обусловлено переориентацией саков на иные металлургические и культурные центры, бывшие для них источником приобретения предметов вооружения, сменой тактики ведения боя. Однако, не вызывает сомнений факт, что сакская культура, пусть в трансформированном виде доживет здесь, в сходных с Амударьей экологических условиях до начала V в. до н.э. (Итина, Яблонский, 1997) (The name of this 7th-5th cc. BC Saka tribe is well known from the historical sources, these are Masguts, the Herodotus' Massagetae, led in the 6th c. BC by a queen Tamiris, in Tr. Iron Queen).

Следовательно, кризис сакской культуры Присарыкамышья наступил в результате обстоятельств, не имевших места (further north) на Сырдарье. Таким обстоятельством могло быть завоевание Хорезма Ахеменидами во время их походов на Среднюю Азию в последней трети VI в. до н.э. Тогда мы имели бы дело с классическим проявлением военного кризиса, сопровождавшегося вероятными потерями скота, что и привело к гибели классической сакской культуры.

Археологические данные, однако, говорят о том, что кризис сакской культуры в Присарыкамышье произошел, очевидно, еще в доахеменидское время и был связан с возникновением здесь древнегосударственной архаичной (кюзелигырской) культурой. О раннем (не позже начала VI в. до н.э.) взаимодействии (pastoral) саков и носителей кюзелигырской культуры свидетельствовали до недавнего времени сравнительно немногочисленные находки керамики явно кюзелигырского типа в погребениях могильника Сакар-чага 6. Однако, серии последних публикаций, связанных с раскопками на городище Кюзели-гыр, недвусмысленно утверждают, что возникновение кюзелигырской культуры Хорезма надо относить к доахеменидскому времени, она уже сформировалась, как культурно-историческое явление не позднее рубежа 7-го-VI вв. до н.э., а не во 2-ой пол. VI в., как думали раньше (Рапопорт, 1996, с. 56; Итина и др., 1996, с.24; Вишневская, Рапопорт, 1997, с.150). Можно по-разному относиться к степени доказательности интересной гипотезы Ю.А.Рапопорта (1996, с.56) о том, что именно саки Присарыкамышья стали созидателями хорезмийского государства и кюзелигырской культуры. Окончательному признанию этой гипотезы мешает отсутствие погребений кюзелигырской культуры и, следовательно, краниологических материалов. Но факт векового сосуществования “саков” и “кюзелигырцев” на ограниченном пространстве в дельте Амударьи, никаких сомнений уже не вызывает. Археологически известно, чем закончилось это сосуществование - развитием кюзелигырской культуры на протяжении всего ахеменидского периода в истории Хорезма и эволюционным перерастанием ее в культуру Хорезма эпохи античности, с одной стороны, и полным исчезновением на этой территории культуры собственно сакского типа, с другой (In spite of conditions extremely favorable for pastoral husbandry, the pastoral Sakas in the Sarykamysh delta melt away by dissolving, by their own volition, in the linguistically identical sedentary Kuzeligyr culture of the agricultural Khorezm. Since no pastoralist would trade his leisure and freedom for a fate of a tiller, this scenario can't be real without a forced intervention, like a complete loss, beyond a point of recovery, of all their herds stolen by the Ahaemenids. No army could ever safeguard their whole livestock booty. It should be remembered that in favorable conditions the herd restoration can be very quick, hundreds times increase within a life of one generation).

Если, согласно гипотезе Рапопорта, именно саки основали городище Кюзели-гыр и многочисленные культурно-однотипные поселения в правобережной и левобережной Амударье, мы имеем дело с классическим проявлением “диффузии идеи” которую саки получили во время их предполагаемых (по аналогии со скифами) походов в районы Передней Азии и Среднего Востока. Модель проявления подобной “диффузии” для Приаральского населения эпохи поздней бронзы ярко демонстрируют мавзолеи Северного Тагискена (Итина, 1992), которые Ю.А.Рапопорт в одной из недавних публикаций ( 1996,с.70) почему-то (без какой бы то ни было аргументации) называет сакскими. Реальный факт состоит в том, что на Нижней Сырдарье появление кирпичных мавзолеев совпало с необратимым кризисом местной культуры эпохи поздней бронзы (what type of culture?), а в Присарыкамышье (the appearance of the brick mausoleums, or the melting away of the Sakas?) - с кризисом, возможно, затяжным, но тоже необратимым - сакской культуры.

Исторические последствия этого кризиса для локальных популяций сакского типа Присарыкамышья оценить трудно. Ранее выдвигались предположения о том, что местные саки-массагеты (или какая-то их часть) могли составить один из этнических компонентов кюзелигырской культуры, а какие-то сакские (Masgut) популяции могли и вовсе покинуть Южное Приаралье, не желая принимать новые социально-политические условия своего существования (Яблонский, 1996а). Уже говорилось о том, что некоторые археологи даже предпринимали попытки проследить маршруты, по которым, уходили саки с территории Хорезма (Ягодин, 1978а; Кузнецова, 1988).

В этом случае мы имели бы проявления социально-потестарного кризиса, который предполагает, в том числе, вытеснение и переселение недовольных политикой, в том числе экономической, которая была им предложена группами, захватившими на данной территории социальное лидерство (Шнирельман, 1991, с.19).

К классификации кризисов, которую предложил В.А.Шнирельман, можно было бы добавить еще кризисы, связанные с религиозным давлением со стороны тех же социальных лидеров. В нашем случае проявлением такой религии стал обряд выставления трупов. Ю.А.Рапопорт (1996, с.75) не исключает, что Заратуштра жил именно в Хорезме и именно в 7-го-VI вв. до н.э. Отсутствие погребений кюзелигырской культуры он логично связывает с распространением здесь уже в это время обряда выставления. В своих рассуждениях исследователь идет еще дальше и со ссылкой на Геродота утверждает, что обряд выставления знали массагеты (Masguts). Понятно, что это утверждение, призвано согласовать две его гипотезы - о сакской (массагетской/Masgut) природе кюзелигырской культуры и о раннем формировании среднеазиатского варианта зороастризма именно на территории Хорезма. Должен заметить, однако, что цитируемый Ю.А.Рапопортом отрывок из Геродота, звучит следующим образом: “... но когда человек становится очень старым, все родственники, собравшись вместе, приносят его в жертву и вместе с ним также мелкий рогатый скот; сварив мясо, они устраивают пир. Такая смерть у них считается самой счастливой. Умершего же от болезни не съедают, но погребают в землю, считая несчастьем, что он не дожил до принесения в жертву.” (Цит. по: Доватур и др., 1982, с. 93). Мне представляется, что, даже если всегда верить во-многом мифологичным текстам Геродота, в данном отрывке нет и намека на обряд выставления. Скорее всего, как предполагают и авторы комментариев (Доватур и др., 1982, с.190) речь в данном случае может идти о зафиксированных у разных народов мира обычаях ритуального каннибализма, связанных с представлениями о путях приобретения могущества и силы умершего. Если это предположение верно, то обряд выставления в его классическом исполнении мог претить скотоводам Присарыкамышья, что и было еще одной причиной (религиозной) кризиса их локальной культуры (That Masguts did not have any conflicts with the Tengrian beliefs is demonstrated by their merger with the N.Caucasus Huns in the 3rd-5th cc. AD. In the N.Caucasus state, Masguts and Huns shared the same religious leaders and rituals, had similar burial practices, and identical etiology. In Tengriism, a human has two souls, and the indestructible soul must be provided means to reach the other world, otherwise it lingers among leaving, and is frightening and may be retaliatory. It can't be eaten. The Herodotus' story is correct in the description of the funeral feast, but erroneous and derogatory in respect to cannibalism. An absolutely major part of the Tengriism beliefs is a respect of the ancestors, and a great care in equipping them for a difficult and perilous trip to the other world, signified by innumerable kurgans built with uncountable efforts across the whole Euroasia, those in the Bronze Epoch Middle Asia built by the tribes called Saka in the sources).

Таким образом, специфика этногенетических процессов, во-многом подготовивших дальнейшее развитие этноисторической ситуации в левобережном Хорезме определялась не только факторами внутреннего социально-экономического развития местных скотоводов, но и внешними воздействиями, приводившими к последовательным или синхронным проявлениям разнотипных кризисов, которые помимо экологического, носили еще социально-потестарный и, вероятно, религиозный характер.

“Кангюйский” (койкрылганский) этап

На рубеже V-4-го вв. до н.э. Хорезм фактически достигает политической независимости от ахеменидской державы, и это время становится началом развития нового, “кангюйского” этапа развития хорезмийской государственности. Очевидно, стремясь подчеркнуть культурно-типологическую дифференциацию собственно Хорезма и летописного Кангюйского царства, группа исследоваелей (Итина и др.,1996) предложила заменить традиционный для обозначения этой эпохи термин “кангюйский” на “койкрылганский” этап (по эталонному памятнику хорезмийской археологии - Кой-Крылган-кале). Датировка нижнего хронологического рубежа этой эпохи оспаривается только Б.И.Вайнберг (1981, с. 84) которая устанавливает его в середине 4-го в. до н.э. Верхний хронологический рубеж также археологически определяется не очень четко. Если раньше его уверенно проводили через 2-го в. до н.э., то теперь не исключают возможности доводить его до I в. до н.э. Такая постановка вопроса представляется правильной еще и потому, что как раз рубеж 2-го-I вв. до н.э. ознаменован разгромом и последующим запустением многих крепостей и поселений Хорезма античного периода. Специалисты по-разному объясняю причины этого опустошения. Одни (Итина и др., 1996, с.25) связывают его с натиском кочевых племен, участвовавших в разгроме Греко-Бактрии (Tochars, Ases, Sabirs), другие (Вайнберг, 1991а, с.39-40) - с религиозной реформой, которая, в частности привела к окончательному уничтожению культовых построек с круглой планировкой типа Кой-Крылган-кала, Калалы-гыр-2 и Гяур-3.

Важно, что именно к этому времени относят выпуск древнейших хорезмийских монет и ввод собственного, хорезмийского летоисчисления, что по мнению ученых (Итина и др., 1996, с.25), является результатом обретения экономической независимости от “Кангюя” ("Kangar"), что сопровождалось воцарением в Хорезме новой династии.

Именно в начале этой эпохи, на рубеже V-4-го вв. до н.э. на территории левобережного Хорезма, после длительного перерыва, появляются новые подкурганные могильники. Этот, археологически фиксируемый факт, нельзя не связать с общей исторической канвой внутриполитической ситуации в регионе. Б.И.Вайнберг (1991а, с.46; 1991б, с.136) считает, что в послеахеменидский период хорезмийское государство занимает протекционистскую позицию по отношению к скотоводам, расселившимся на территории левобережного Хорезма.

Не исключено, что появление новых скотоводческих коллективов на периферии Хорезма было обусловлено и внешним фактором (экологическим). Дело в том, что именно на 4-го-2-го вв. до н.э. падает период довольно резкой аридизации ландшафтов в степях Приуралья (Демкин, Рысков, 1996а; Демкин, 1997, с.158), что и стало причиной массового оттока кочевого населения, в частности из Южного Зауралья (Таиров, 1995). Однако, процесс аридизации и запустынивания степей не носил глобального характера. По данным Я.Г.Рыскова и В.А.Демкина (1997, с.144), в пределах Южного Приуралья динамика природной обстановки не выходила за рамки степных-сухостепных условий и оставалась более благоприятной для жизнедеятельности. Это явилось одной из причиной концентрации в Южном Приуралье популяций сарматского культурно-хозяйственного типа на начальной стадии формирования этой культуры. Эта концентрация привела, очевидно, к демографическому кризису, который, во-многом, и обусловил волнообразные и разнонаправленные миграции сарматов на протяжении 3rd -2-го вв. до н.э. не только на запад (Железчиков, 1983; Скрипкин, 1990), но и на юг, в оазисы Средней Азии (Скрипкин, 1984, 1990).

Заметные параллели в некоторых признаках погребального обряда классических сарматов и хорезмийских скотоводов позволяют предполагать, что и территория Присарыкамышской дельты Амударьи в этот период оказалась открытой для мигрантов из Приуральских степей. Вместе с тем, в Южном Приаралье нет некрополей, которые по комплексу признаков могут рассматриваться в качестве принадлежащих этническим сарматам. Исключительная неустойчивость ориентировки погребенных, отсутствие в захоронениях набора сопровождающего инвентаря, свойственного кочевническому погребальному обряду этой эпохи и, в частности, предметов вооружения - все это говорит о постепенности и спорадичности, волнообразности миграционных процессов, что привело к известному синкретизму погребального обряда. Этот синкретизм возник на основе гетерогенности самих мигрантов, которая наложилась к тому же на местные культурные и идеологические традиции.

Не то признаки антропологические. Они со всей очевидностью свидетельствуют о резких переменах в физическом типе приаральских скотоводов, по сравнению с предшествующей, раннесакской эпохой. Они не позволяют полностью исключить факт участия “куюсайского” населения (a blend of western Timber Grave nomads with eastern "Saka" nomads) в процессе формирования антропологического облика скотоводов Хорезма 2-ой пол. I тыс. до н.э., но, со всей определенностью свидетельствуют об общем (на высоком таксономическом уровне) (i.e. Negroid vs. Caucasoid vs. Mongoloid) происхождении сарматских и присарыкамышских популяций кангюйской эпохи. При этом географическая прародина общего краниологического комплекса лежит за пределами Южного Приаралья и располагается, вероятно, в степях Приуралья савроматского времени (Sauromat time 6th-4th cc. BC; the Saka Masguts mostly left the Aral area, to re-appear in the Caucasian steppes on the other side of the Caspian Sea, and the Timber Grave Sarmats took their place, significantly changing the demographical picture. The cause of the Sarmat migration is confusing, aridization is a bad catalyst for a demographic explosion of the pastoralists).

Подводя итоги первому массированному этапу археологического изучения скотоводческих групп Хорезма, Б.И.Вайнберг разработала основательную концепцию, соответствующую ее тогдашнему пониманию развития исторической ситуации в левобережном Хорезме. В схематическом изложении эта концепция выглядит следующим образом (Вайнберг, 1979а, с.52; 1979б, с.171-176):

1. На рубеже V-4-го вв. до н.э. куюсайское население (Sarmat) прочно включается в сферу культуры и идеологии хорезмийского государства; не позднее рубежа V-4-го вв. до н.э. происходит переход куюсайцев (Sarmats) к обряду захоронения предварительно очищенных костей в керамических сосудах; отмечаются синхронные явления в захоронениях скотоводов Заузбойского плато; эти процессы объясняются влиянием религиозной политики последних ахеменидов (с этой датировкой ранних оссуариев Присарыкамышья согласились М.Г.Воробьева, 1979, с.41, крупнейший знаток хорезмийской керамики, и Ю.А.Рапопорт, 1996,с.58, ведущий специалист по истории религии Хорезма);

2. На смену курганным могильникам куюсайской кульуры (a blend of western Timber Grave nomads with eastern "Saka" nomads) приходят курганы с захоронениями в подбоях с северной ориентировкой погребенных, датирующиеся 4-го в. до н.э. Исчезновение памятников куюсайской культуры не связано с экологическими потрясениями - куюсайцы были вытеснены из западной части Присарыкамышской дельты кочевниками-мигрантами;

3. Ко 2-го-I вв. до н.э. относятся захоронения в подбоях под западной стенкой могильной ямы и катакомбы с южной ориентировкой погребенных. Эти захоронения сопровождаются чуждой для Хорезма керамикой; тем не менее во 2-го в. до н.э. - первых веках н.э., пришельцы вступили в тесные контакты с местным населением, которые фиксируются, как по материалам хорезмийских поселений, так и по данным погребального обряда. К этому же времени относятся и колективные многоактные захоронения в ямах с дромосами могильника Тумек-Кичиджик.

В более поздних своих работах Б.И.Вайнберг решительно меняет почти все основные положения этой концепции и приходит к следующим выводам (Вайнберг, 1991а, с.51 и сл.; 1991б, с. 136 и сл.):

1. Ахеменидский период истории Хорезма завершается в середине 4-го в. до н.э.;

2. В послеахеменидский период (4-го-2-го вв. до н.э.) в левобережном Хорезме появляется новая группа скотоводов, оставивших здесь захоронения в ямах, ямах с подбоями и катакомбами.

3. Курганы с подбойно-катакомбными погребениями, чужеродной для Хорезма керамикой и комплексом вооружения, включающим мечи, кинжалы, луки стрелы, появляются в Хорезме не позже 3rd в. до н.э. и знаменуют появление здесь наиболее ранней группы кочевого населения.

4. Коллективные погребения в ямах с дромосами и в подбоях могильника Сакар-чага 1 (без предметов вооружения, с различными направлениями ориентировок головы захороненных) относятся уже ко времени не ранее I в. до н.э. и демонстрируют результаты восприятия ранними (3rd в. до н.э.) группами кочевников местных погребальных традиций. Коллективные и подбойно-катакомбные погребения могильника Тумек-Кичиджик (вопреки выводам В.А.Лоховица,1979) не являются синхронными и не представляют монокультурную группу.

5. Наиболее ранние хорезмийские оссуарии датируются временем около середины 4-го в. до н.э. (Вайнберг, 1991б, с.129).

Как мне представляется, новые археологические и палеоантропологические материалы, вошедшие в эту книгу, поддерживают (в плане этногенетических рассуждений) раннюю концепцию Б.И.Вайнберг.

Действительно, коллективные захоронения в склепах и подбоях могильника Сакар-чага 1, несмотря на все трудности их датирования, содержат комплекс хорезмийской керамики позднекюзелигырского или “раннекангюйского” типа. Этот факт, даже при омоложении начала “кангюйского” этапа на пол-столетия, как это предлагает Б.И.Вайнберг, оставляет вероятным предположение о более ранней (4-го-2-го вв. до н.э.) датировке этого могильника, относительно подбойно-катакомбных комплексов, которые Вайнберг датирует “не позднее 3rd в. до н.э.”. В специальной статье (Маслов, Яблонский, 1996), основные положения которой нашли отражение и в этой книге, мы приводили веские, с нашей точки зрения, аргументы в пользу вывода о том, что подбойно-катакомбные погребения с импортной керамикой и комплексом предметов вооружения не могут быть датированы временем ранее конца 2-го в. до н.э., а верхний рубеж существования таких погребений - первые века н.э. Мы не имеем пока отклика на эту статью со стороны Б.И.Вайнберг.

Таким образом оказывается, что с точки зрения, во всяком случае, относительной хронологии, именно сакарчагинские комплексы представляют наиболее раннюю волну мигрантов из приуральских степей и лесо-степей, осевших на территории левобережного Хорезма.

Именно в их погребальном обряде наиболее ярко проявляются некоторые архаические черты, имеющие параллели в захоронениях Южного Приаралья раннесакского времени - наличие коридорообразных входов в погребальные камеры, обычай, допускающий частичное или даже полное разрушение относительно более ранних захоронений при совершении последующих, применение огня в погребальном ритуале, наличие песчаных подсыпок на дне погребальных камер. Эти и другие локальные обычаи существенным образом облегчили переход местных скотоводов к использованию зороастрийского погребального обряда в его хорезмийском варианте, что в свое время справедливо подчеркивала и сама Б.И.Вайнберг (1979а, с.52). Ни одна из этих черт не прослеживается в захоронениях как раз той группы кочевников, которым исследовательница отводит роль пионеров Присарыкамышья. Планировка дромосных захоронений Сакар-чаги, удивительным образом напоминающая планировку жилых конструкций населения савромато-раннесарматского времени Зауралья (см.: Хабдулина, 1994, с.32; Могильников, 1997, с.12 и сл.), находки керамики круглодонных форм, которая также может быть связана именно с Приуральем - все это косвенные свидельства в пользу относительно ранней датировки этих комплексов. Данные антропологии, в свою очередь, говорят о более чем вероятной принадлежности сакарчагинцев к популяциям “восточного” приуральского типа савромато-сарматского времени. Появление погребальных конструкций этого типа в Приаралье нельзя также рассматривать вне контекста практически аналогичных по конструкции склепов Южного Приуралья и Зауралья, которые после 4-го в. до н.э. там уже не встречаются (Мошкова, 1963, с.18).

Вместе с тем, существование в Хорезме на различные этапах его исторического развития коллективных захоронений в ямах с дромосами, которым обычно сопутствуют однотипные в культурном отношении захоронения других видов, свидетельствует о том, что признак “коллективности” сам по себе еще не является для этой территории достаточно весомым аргументом в пользу хронологической атрибуции таких сооружений. Это наблюдение требует другого объяснения. Пока ясно одно: на хорезмийские склепы совершенно не раcпространяется вывод исследователей археологии сарматского времени Приуралья о том, что коллективные погребения с дромосами являются свидетельствами высокого социального статуса погребенных в них людей (Смирнов, 1984, с.42; Таиров, Гаврилюк, 1988, с.143). Однако, то, что в данном случае именно социальный фактор имел ведущую формообразующую в погребальном обряде роль, сомнений не вызывает. В хорезмийских письменных источниках, относящихся как раз к 4-го-2-го вв. до н.э. зафиксирован факт совместного труда свободных и рабов (Итина и др., 1996, с.15). Но гипотеза, позволяющая связать этот факт с разными способами захоронения (коллективно или индивидуально) представляется возможной, но при этом слишкой смелой.

Наша с Б.И.Вайнберг дискуссия относительно хронологии проникновения той или иной скотоводческой группы на территорию Хорезма не отрицает сходства позиций общего этногенетического плана: во 2-ой половине I тыс. до н.э. на территорию Присарыкамышья мигрируют гетерогенные группы кочевников, часть которых переходит к оседлому или полуоседлому образу жизни в пределах ограниченного территориально района.

С точки зрения модели, выстроенной В.А.Шнирельманом, этот переход означал для них кризис традиционной системы хозяйствования. Палеодемографическая картина, нарисованная на основании анализа основных показателей популяции, оставившей могильник Сакар-чага 1, говорит о кратковременности этого кризиса - средний возраст смерти в этой популяции характеризуется довольно высокими, даже по современной шкале, цифрами; на скелетах отсутствуют патологические изменения, свидетельствующие о массовом распространении заболеваний, соотношение полов в популяции было нормальным, а детская смертность невысокой. Все это является косвенным докозательством кратковременности испытанного данной группой кризиса. Можно предположить далее, что эта группа еще на месте прежнего расселения имела тенденцию к полуоседлости, а эта тенденция ярче всего проявлялась в раннесарматское время у населения лесо-степного Зауралья, экономика которого была основана на комплексном ведении хозяйства. (Культура Зауральских скотоводов..., 1997; Могильников, 1997). Немаловажное значение в процессе культурной адаптации пришельцев имело и то обстоятельство, что зауральское население лесо-степи имело давние традиции теснейших взаимоотношений с популяциями сакского культурного круга (Таиров, 1993, с.201; Могильников, 1997, с. 103 и сл.).

В общеисторическом плане заселение Присарыкамышья культурно неоднородными группами скотоводов восточного ареала степи и лесо-степи было результатом общих подвижек, в основе которых лежали события как военно-политического (Дандамаев, 1963), так и экологического (Рысков, Демкин, 1997) плана. В ходе этих событий в степях Южного Приуралья формируется раннесарматская (прохоровская) культура, антропологическая гетерогенность которой сомнения не вызывает (Яблонский, 1997) (this reality conflicts with the 20th century tenet about linguistical homogeneity of the Sarmats, Scythians, Alans, and Ossetians).

Параллельно, но на близкой культурно-антропологической основе в Южном Приаралье идет формирование культурно обособленного этноса хорезмийских скотоводов. Специфика этого процесса дополнительно подчеркивается здесь обычаем искусственно деформировать голову. Для населения сарматского культурного круга этот обычай пока неизвестен.

Заметный синкретизм погребального обряда среднеазиатских скотоводов, (получивший в археологической литературе странное название “сарматоидный”), объясняется многокомпанентной основой, имеющей исходно общие черты в погребальных обычаях популяций, сформировавших собственно сарматский этнос.

Однако, не позже чем для середины 4-го в. до н.э. в погребальном обряде Присарыкамышья отчетливо намечаются тенденции, окончательно обозначающие необратимый процесс культурной и этнической дивергенции приаральских и приуральских скотоводов. Прежде всего, речь идет о массовом переходе хорезмийцев к обряду захоронения предварительно очищенных человеческих костей в сосудах-оссуариях. В “чистом виде” наиболее ранние проявления этого обычая были археологически зафиксированы в подкурганных захоронениях могильника Тарым-кая 1 (Вайнберг, 1979а). Примерно к этому же времени относятся редкие, правда, случаи перезахоронения костей скелетов в хумчевидные сосуды (not a large vessel with handles) (подбойные погребения могильника Сакар-чага 1) маркирующие первые шаги перехода от использования ингумации к оссуарному обряду погребения. Нужно признать, однако, что группа из восьми оссуариев, раннекангюйского времени найденная Б.И.Вайнберг под насыпью одного из курганов на возвышенности Тарым-кая, несмотря на хорошую археологическую изученность микрорайона, так и остается единственной, датированной столь ранним временем (A major incentive to find a new form for the perennial tradition may be that the Kurgan tradition evolved in the northern areas with extended winter season, which allowed to preserve the body of the deceased for extremely long periods. In the northern latitudes or in the mountains, people who died in the autumn, winter, and spring were buried in the early summer, when the ground thawed off. People who died in the summer, were buried the same summer, except for celebrities that had to go through a last round ritual. For those vary rare occasions, elaborate preparations , including mummification and preservation in a casket filled with honey were made. These rituals could not be observed in the desert and oases conditions, and correspondingly a new form of the body preservation was found within the traditional nomadic concept and etiology of the Kurgan tradition. At the same time, conformance to the burial tradition was supremely important for the living, because their wellbeing crucially depended on the deceased successfully reaching his designation. The commonality of the Tengrian beliefs is demonstrated by the spread of kurgans in the Eurasian steppes from one end to another starting a millennium before the Western Cimmerians and Scythians, and by the 6th c. BC Onogur Bulgars on the western end of the steppes sharing their beliefs with their nomadic contemporaries in present Mongolia. The ossuary method may be one of a raster of different approaches that were employed simultaneously, as an adjustment to new climate, and in search of the best solution, and it should take generations to coalesce on a uniform new tradition).

Поистинне массовый переход к этому обряду, судя по археологическим данным, которыми мы располагаем на сегодняшний день, происходит не ранее I в. до н.э., быть может, середины 2-го в. до н.э., в позднекангюйское время, наступление которого было ознаменовано, уже отмеченными выше, глобальными переменами в общем процессе исторического развития Хорезма.

В системе археологической периодизации памятников Хорезма этот новый этап пролучил название “позднекангюйский”. Продолжительность этого периода в датах абсолютной хронологии определяется в пределах середины 2-го в. до н.э. - I в. н.э. (Неразик, 1974, с.43).

Согласно моим представлениям, именно в этот период (ca 150 BC) на территории левобережного Хорезма появляются захоронения с классическим для кочевников инвентарем - богатым комплексом предметов вооружения, который включал, в частности, сложносоставные луки “гуннского” типа. Эти кочевники принесли с собой и разнотипные керамические сосуды, которые, тем не менее, объединяются в одну группу - чужеродную для Хорезма. Разнотипны и погребальные камеры, среди которых встречаются ямы без дополнительных конструкций, ямы с подбоями, ямы с катакомбами, ямы с продольными заплечиками и деревянными перекрытиями. Разнотипность погребальных камер и керамики, скорее всего, говорит о культурной неоднородности этих кочевых групп. В свою очередь, данные палеоантропологии свидетельствуют, с одной стороны об их гетерогенности, а с другой - об антропологической специфике по отношению к тем популяциям, которые были признаны нами собственно хорезмийскими. Те могильники, которые мы рассматривали, как относительно наиболее ранние в этой серии (Гяур-3, некоторые захоронения Тумека-Кичиджика и Тарым-кая 1) дали немногочисленные и компактные группы погребений. Краниологические материалы из могильника Гяур-3 демонстрируют физические отличия популяции, оставившей этот могильник, от собственно хорезмийских. Захоронения этого типа принадлежат, по-видимому, первым группам кочевников, которые откатывались на север после военно-политических событий, связанных с падением Греко-Бактрийского царства. Погребальные комплексы с типологически аналогичным набором вооружения, и тоже немногочисленные, появляются в это время и на Узбое (Юсупов, 1986) (The timing and typology favors the arrival of the Tochars/Yuezhi, who were displaced from the Jeti-su in ca 160 BC, remained in Fergana for ca 30 years, and moved to the Aral area at about 130 BC, before assaulting the Greco-Bactrian kingdom. Not all Tochars left from the Aral area, some stayed behind and were noted in the area between Aral and Caspian seas by the Islamic writers. In the Caucasus, Tochars became known under a name Digors. of The Tochars departure from the Aral area coincided with the raids by the Eastern Huns, and the extension of the Eastern Hun state control into the Middle Asia.).

Культурно-однотипные, но относительно более поздние (I-3rd вв. н.э.) могильники на возвышенности Туз-гыр (а также, вероятно, Мангыр и Шахсенем) насчитывают уже десятки, а то и сотни курганов, содержавших подбойные и катакомбные захоронения (Лоховиц, Хазанов, 1979, с.111). Столь представительных некрополей этого времени нет ни на Узбое, ни на Устюрте. Это может говорить о том, Заузбойское плато и Устюрт в самом конце I тыс. до н.э. - самом начале I тыс. н.э. стали ареной передвижения с юга кочевых групп, но их постепенная концентрация происходила именно на территории левобережного Хорезма. И это, очевидно, не случайно.

Определяя этнокультурную принадлежность памятников этого типа, исследователи отмечали их исключительное сходство с курганными могильниками Бухарского оазиса и Ферганы (Лоховиц, 1968, с. 156-167) и полагали, что эти могильники на территории Присарыкамышья были оставлены пришлыми группами, в которых присутствовал “определенный сарматский или сарматоидный элемент” (Лоховиц, Хазанов, 1979, с.129). Б.И.Вайнберг (1979б, с.175), подчеркивая культурную (по отношению к синхронным хорезмийским поселениям) специфику тузгырских погребений, констатировала, однако, прочные экономические отношения оставивших их людей с населением соседних земледельческих оазисов.

Т.А.Трофимова (1974б), которая впервые опубликовала черепа из юго-западной группы тузгырских могильников, отметила, во-первых, их сходство с сарматскими, а, во-вторых, - с черепами из синхронных оссуарных захоронений в крепости Калалы-гыр 1. Эти выводы, в принципе, хорошо согласуются и с нашими данными. Необходимо уточнить, однако, что в соответствии с нашими рассчетами оказалось, что по сумме признаков, наибольшее сходство тузгырская мужская краниологическая серия обнаруживает с черепами из коллективных и подбойных захоронений могильника Сакар-чага 1, погребального комплекса, который по всем данным, был оставлен аборигенами Хорезма. В этот же кластер попадают черепа из относительно более ранних оссуарных захоронений могильника Тарым-кая 2, собственно хорезмийская принадлежность которого, сомнений не вызывает. В упомянутой статье Т.А.Трофимова делает важный и достаточно надежно обоснованный вывод о том, что, несмотря на общее сходство, черепа из подбойно-катакомбных могильников Средней Азии демонстрируют и признаки определенной гетерогенности популяций, оставивших эти могильники. С этой точки зрения исключительное сходство тузгырской серии с сериями заведомо хорезмийского происхождения дает возможность высказать важное предположение. Оно состоит в том, что юго-западная группа курганов на возвышенности Туз-гыр была оставлена популяцией хорезмийских скотоводов, которые приняли участие в греко-бактрийских событиях и затем вернулись на территорию своей прародины. Именно это и обеспечило им не только возможность свободного расселения на территории Хорезма, но и безболезненного вступления в разнообразные по форме контакты с местной властью и земледельцами локальных присарыкамышских оазисов. Тем не менее, какое-то время (его продолжительность невозможно установить методами арахеологического датирования) они сохраняли здесь традиции погребального обряда, которые они приобрели за время обитания вне хорезмийской территории (In this line of logics, the "actual Khorezmians" are genetical descendents of a blend of the western Timber Grave nomads with somewhat Mongoloid eastern "Saka" nomads. Another nomadic group, physically undistinguishable from the "actual Khorezmian" nomads, appeared in a compact area west of the Aral Sea roughly synchronously with the Greco-Bactrian conquest. They are the same people that populated Khorezm, are taken by the locals as their kinfolks, but unlike the Khorezmians, they preserved their old burial traditions. The group that fits the bill is nomadic Tochars/Yuezhi, and the statement that the timing "can not be determined by the archeological dating methods" is precisely the archeological determination of the timing, since the returning conquerors, even if they were badly beaten, would have brought with them a mass of the Greco-Bactrian artifacts, making the burials quite datable. The absence of these artifacts points to a period prior to the Greco-Bactrian invasion. These communal burials are the consequences of the Tochars' unpleasant experience in being pursued by the heterogeneous Hun troops. The Huns made a deal with the Khorezmian chieftains, accepted their peaceful submission, and drove their old Tochar adversaries loyal to their Tele As leaders out of their domains, and drove them out for good. In the historical records, the sedentary Khorezmians are called Sogdians, and the nomadic Khorezmians are called Saka, Massagets, and Dahae for Tochars. In later sources, they are called Masguts and Digors. The Hun-Masgut symbiosis is recorded in the sources, and equally is recorded the absence of the Hun-Digor symbiosis).

Некрополи Присарыкамышья позднекангюйского времени (150 BC-100 AD) позволяют проследить и другую, параллельную этногенетическую линию, связанную с непрерывным культурно-историческим развитием населения скотоводческой периферии Хорезма. Эта линия и археологически, и антропологически ярко проявляется в материалах оссуарных кладбищ.

Как уже отмечалось, массовый переход к использованию оссуарного обряда (и, следовательно, отказ от предшествующих погребальных традиций), произошел в левобережном Хорезме не ранее конца 2-го в. до н.э., однако, сама возможность такого перехода была подготовлена задолго до его практической реализации, так как отдельные признаки маздеистских верований прослеживаются в погребальном обряде степняков, в том числе и сако-массагетского культурного круга с древних времен. Другое дело, что эти признаки находились в дисперсном, “взвешенном” состоянии и еще не обрели форму строгой канонической конструкции погребального ритуала.

Говоря о причинах резкого перехода больших групп хорезмийского населения к оссуарному обряду, нужно вспомнить блестящую догадку Ю.А.Рапопорта, который в монографии 1971 года обосновал дату древнейших хорезмийских оссуариев - 2-го в. до н.э. Исследователь еще не знал тогда о предстоящих открытиях, сделанных во время раскопок на возвышенностях Тарым-кая и Сакар-чага и делал заключения хронологического плана, основываясь изучении письменных источников. В частности, он ссылался на 1st фаргард Видевдата, написанный именно во 2-го в. до н.э. Этот отрывок, по мнению Ю.А.Рапопорта, отражал претензии аршакидского Ирана (i.e. Parthia, or at the most Persia) на политическую и идеологическую гегемонию, выразившуюся в стремлении искоренить “греховные” погребальные обряды в некоторых странах, одной из которых (Чагра) мог быть Хорезм. Далее он предполагает, что именно во 2-го-I вв. до н.э. в Хорезме возобладали полностью те или иные формы выставления - погребального обряда, издавна знакомого хорезмийцам и оказавшегося единственно приемлемым для зороастрийских теоретиков (Рапопорт, 1971, с.57-58). В этом же контексте надо, очевидно, вспомнить гипотезу Б.И.Вайнберг об уничтожении древних культовых сооружений Хорезма в результате религиозной реформы и, что дата археологически фиксируемых разрушений также относится именно к этому времени.

При внешней каноничности оссуарного обряда позднекангюйских могильников Хорезма в них отмечаются многочисленные реминисцентные признаки, свидетельствующие, во-первых, о недавности канонизации, а, во-вторых, о стойкости древних погребальных обычаев. В первую очередь, речь идет о сооружении над оссуариями курганных насыпей, о применении в погребальном обряде огня, о находках в оссуариях предметов сопровождающего инвентаря, о планировке курганов, тождественно повторяющей кольцевидно-концентрическое расположение захоронений в курганах раннесарматского времени.

В этногенетическом аспекте важным представляется вывод, который базируется на данных палеоантропологии. Он состоит в том, что к оссуарному обряду на территории Хорезма переходили не только группы аборигенного населения, но и другие популяции кочевников, спорадически оседающих на территории, подвластной этому государству. Вместе с тем, эти же данные свидетельствуют о том, что наряду с процессами хозяйственной интеграции, культурной и идеологической консолидации населения скотоводческой периферии Хорезма, здесь активно развивался и к первым векам н.э., в основном завершился, процесс формирования относительно гомогенного антропологического типа, который по базовым характеристикам напоминает тот, что присущ современным представителям северной группы популяций расы среднеазиатского междуречья (Is not this something, the modern morphology of the Middle Asian population was relatively homogeneous by the beginning of our era, and did not change much over the next 2 millennia, even though it experienced multiple massive intakes of the Türkic populations. To name a few, these are various Huns of the Antique and Late Antique times, Karluks, Uigurs, Ogusez, Late Middle Age Kimaks and Kipchaks, Uzbeks, and Nogais. On top of it, there were influxes of Mongolian stock, only the Y-chromosome of a single individual, Chingiz Khan, resides in the 10% of the Middle Asia male populace. And there were other Mongols too. The mass relocations, depicted more like a flood in the historical literature, supposedly caused a nearly complete linguistic Turkification of the enormous in size Middle Asia, but osteologically-wise they had a nearly zero effect. Anybody in a sober state can see the absurdity of the scenario. Something must be wrong, either the modern physical anthropology is completely out of whack, unable to discern between the true Iranians and the Türks even on a high taxonomical level, or the Iranian paradigm is totally out of whack, conjured by over-enthusiastic 20th c. nationalistic or racistic sciences).

Кушанский и раннеафригидский периоды

Кушанский период истории Хорезма датируют обычно в пределах 2-го-3rd вв. н.э. Керамические комплексы этого периода на поселениях Хорезма датируются уже монетными находками (Воробьева, 1959. с.65). Некоторые исследователи не исключают возможности признания Хорезмом власти Кушан, но этот период был, очевидно кратковременным, так как уже в 3rd в. Хорезм возобновляет чеканку собственной монеты, и его суверенитет в это время сомнений не вызывает (Неразик, 1974, с.43).

По нашим данным, оссуарный погребальный обряд в это время претерпевает существенные изменения. В массе своей к 3rd в. исчезают курганы с кольцевым расположением оссуариев. Судя по материалам могильника Сакар-чага 6, оссуарии продолжали закапывать в землю, но под очень небольшими и подчас неразличимыми на дневной поверхности насыпями находились чаще один, реже - два- три оссуарных сосуда, установленные в погребальные камеры, которые в миниатюрном виде моделировали подбои или катакомбы. Наряду с ними известно и коллективное захоронение оссуариев в большой яме с дромосом и деревянным перекрытием, которое поддерживалось сложной системой колонн, установленных на каменные плиты, иммитирующие базисы.

Изменяются и преобладающие формы оссуариев, появляются новые. В позднекангюйский период в оссуарных некрополях Хорезма преобладали горшковидные оссуарии, которые сосуществовали там с довольно редко встречающимися удлиненно-ящичными и саркофагообразными, еще реже - со статуарными. Теперь картина меняется - горшковидные оссуарии встречаются исключительно редко, статуарные исчезают вовсе, а саркофагообразные формы становятся преобладающими. Крышки некоторых оссуариев украшают скульптурными изображениями головы коня или фигурками птиц (голубок) со сложенными крыльями. Появляются первые “тазообразные” оссуарии, сделанные из сырцовой глины и обмазанные снаружи белым алебастровым раствором. Однако, в некрополях этого периода мы не встретили еще ни одного юртообразного оссуария или оссуария с квадратным основанием, которые широко распространяются здесь несколько позднее. Некоторые оссуарии устанавливались на вершинах наиболее крупных насыпей раннесакского времени. Такие случаи обозначают начало формировании идеи, связанной с выставлением оссуариев на открытых, но возвышенных местах. В более поздний период эта идея находит воплощение в сооружении наусов, известных, в частности, по нашим раскопкам в окрестностях крепости Канга-кала.

Вместе с тем, в материалах оссуарного некрополя Сакар-чага 6 можно проследить, что и в это время погребальный обряд несет в себе многие реминисцентные признаки предшествующих эпох. Среди оссуарных захоронений встречаются не только синхронные захоронения с ингумацией в камерах катакомб, но и групповые расчлененные захоронения в парных подбойных нишах; в двух случаях оссуарии сопровождались курильницами; сюда же можно отнести обычай установки оссуариев в небольшие ямы с подбойными нишами, вход в которые традиционно закладывали плитами известняка.

Можно поддержать мнение Ю.А.Рапопорта (1996,с.73-74) о том, что в кушанский период в Хорезме идет поиск новых форм оссуариев, более соответствующих канонам ортодоксального зороастризма. Оссуарии постепенно перестают быть фетишем, предметом культа и им все больше и больше придается единственное значение - костехранилище, оформленное в виде дома (юрты) или саркофага параллелепипедной формы на ножках.

С учетом новых материалов и перекрестных со стратифицированными памятниками Хорезма датировок оссуариев, некрополь в крепости Калалы-гыр 1 должен быть “омоложен”. Ранний период его формирования может быть отнесен ко времени не ранее 3rd в., а основной период функционирования, очевидно, - в пределах 4-го в. н.э.

С этого времени в Хорезме формируется новая погребальная традиция, согласно которой сначала оссуарии, а затем и неполные наборы человеческих костей, иногда - только черепа, выставляли на территории заброшенных крепостей или складывали в бойницы стен и башен.

Особое место среди памятников кушано-афригидского (Afrosiab/Athrosiab ?) периода в левобережном Хорезме занимают захоронения, которые содержали предварительно очищенные кости людей с искусственно деформированными (кольцевого типа деформации) головами. Эталонным памятником в этом смысле является могильник Ясы-гыр 4. Материалы этого могильника, в совокупности с другими многочисленными данными из поселений и крепостей имеют прямое отношение к глобальным изменениям этно-политической карты Казахстана, Средней Азии и Южнорусских степей, которые последовали в результате гуннского нашествия.

Археологические, антропологические, нумизматические и другие данные говорят в пользу присырдарьинского, а, возможно, и более восточного (вплоть до Северной Монголии) происхождения пришельцев (Неразик, 1974, с.51-52; Вайнберг, 1979б, с.177; Яблонский,Болелов, 1991, с.32-33).

Е.Е.Неразик (1974, с.51 и сл.) приводит целый комплекс археологических свидетельств тех глубоких перемен в жизни населения Хорезма, которые в 4-го-V вв. н.э. привели здесь к формированию культуры, резко отличавшейся от культуры этого государства периода античности и эллинизма.

На территории Присарыкамышской дельты Амударьи этот период (2nd-3rd cc. AD) связан с финальными стадиями этногенеза раннего скотоводческого населения хорезмийской периферии. На этот раз глубокий и затяжной кризис скотоводческой культуры региона был вновь обусловлен сугубо экологическими причинами - в это время происходит новое осушение Присарыкамышской дельты Амударьи, Сарыкамыша и Узбоя. Этот процесс детально прослежен Б.И.Вайнберг (1991б; 1997). В результате до Х в. на заброшенных землях древнего орошения развивались производные ландшафты. Новый этап этногенеза развивается здесь с Х по ХVI вв., но в 17-м в силу экологического кризиса местное население вновь было вынуждено покинуть эту территорию. Кратковременное развитие орошаемых ландшафтов в 19-го в.-нач. ХХ вв. вновь закончилось экологическим кризисом (Глушко, 1996, с.35-36), который, несмотря на все факторы антропогенного воздействия, а во-многом, и благодаря этим факторам, продолжает усугубляться.

Таким образом, объективный процесс, направленный на создание предпосылок для формирования единого хорезмийского этноса, никогда не был прямолинейным и восходящим. Он периодически прерывался через воздействие внешних факторов - экологического, военно-политического, социально-потестарного, религиозного, которые могли действовать в совокупности или сепаратно. Периодически этот процесс корректировался появлением на территории Южного Приаралья новых и новых кочевнических группировок. Часть из них, оседая на периферии Хорезма, вносила свой культурный и генетический вклад в развитие этноисторической и антропологической ситуации в регионе на каждом хронологическом срезе.

Основные линии этногенеза населения скотоводческой периферии Хорезма проходят в рамках общих моделей развития человеческих сообществ, известных по данным этнологии. Следовательно, они, в свою очередь, могут послужить моделями для решения проблем этногенетического плана и в других регионах, прежде всего - в оазисах Средней Азии и Казахстана. Естественно, что они должны быть модифицированы применительно к особенностям конкретных этногенезов локальных районов.

Примененный в этой работе системный подход к изучению материалов из разновременных могильников, позволил, как представляется, решить ряд проблем этногенетического плана. При этом я отдаю себе отчет в том, что качество и надежность сформулированных здесь выводов обусловлены степенью современной археологической и палеоантропологической изученности региона. Так, остаются дискуссионными вопросы, связанные с абсолютной хронологической атрибутикой отдельных погребальных комплексов.
Вместе с тем, вес уже накопленных наукой данных столь велик, что освещение ряда, в том числе важных в общеисторическом плане вопросов осталось за рамками этого исследования. Они нуждаются в специальной и более углубленной разработке. С этой точки зрения автор конечно же не рассматривает настоящее исследование, как итоговое. Тем не менее, оно, безусловно, подводит определенную черту под очередным этапом этногенетического изучения могильников Южного Приаралья середины I тыс. до н.э. - середины I тыс. н.э.